Россия и Германия. Союзники или враги?

Второй помощник Чичерина, обладавший приятной внешностью Лев Карахан, сел напротив хозяина, а по бокам от него расположились послы Ирана и Афганистана. Спокойная и уверенная распорядительность резко контрастировала с многими мелкими шероховатостями. Например, официанты вразрез с самыми элементарными правилами своей профессии постоянно предлагали еду справа, в то же время дружески подбадривая гостей брать побольше; качество приготовления пищи не делало бы чести даже второразрядному ресторану, и, не имея иного питья, гости должны были удовлетвориться разведенным малиновым лимонадом. Мы с Чичериным наливали друг другу.

В тот же самый вечер советское правительство объявило на весь мир по радио, что Народный комиссариат дал обед в честь годовщины Октябрьской революции, на котором были все иностранные представители, присутствующие в Москве, выразившие свои наилучшие пожелания непрерывного благосостояния Советской республике. Далее следовали имена всех лиц, посетивших этот обед, с указанием представляемого ими государства. Мое имя, что существенно, было во главе этого списка.

Реакция, которую вызвало это объявление в Германии, особенно в прессе крайне правой Германской народной партии, не заставила себя долго ждать. Она началась с возмущенных писем в адрес германского правительства с требованием выяснить, был ли информирован кабинет об участии в этом праздновании «так называемого» германского представителя в Москве, или «господин Хильгер вершит свою собственную независимую политику». Меня обвинили в том, что я «сидел за тем же самым столом во главе орды азиатов, вместе с запятнанными кровью убийцами и палачами, для того чтобы обсуждать с ними проблемы мировой революции, вместо того чтобы позаботиться о судьбе мучимых германских военнопленных в России». За этими сварливыми извержениями последовал запрос в рейхстаге от Германской народной партии; ее лидер майор Хеннинг обвинил меня в прокоммунистическом уклоне и потребовал немедленно отозвать меня из Москвы. Это дело закончилось после ответа по существу, присланного д-ром Симонсом и рейхскомиссаром по помощи военнопленным Штюкленом. Но подобные нападки еще последуют.

Кризис и его разрешение

Перед тем как германо-советские отношения смогли совершить реальный поворот к лучшему, моему убеждению, что большевистский режим прочно и твердо сидит в седле, было суждено пройти проверку суровым кризисом, который не только отметил поворот в международных отношениях советского правительства, но и также открыл целый новый период в истории революции в России.

Кризис военного коммунизма был вызван ситуацией в стране, она стала катастрофической, когда крестьяне начали оказывать отчаянное сопротивление продразверстке – этой насильственной реквизиции всех сельскохозяйственных продуктов, – которую власти проводили без пощады. Крестьяне стали нападать на агентов, осуществляющих эти реквизиции, и прогонять их. Куда хуже была судьба членов карательных экспедиций, посылаемых в деревню властями. Крестьяне, схватив их, закапывали в землю по шею заживо, выкалывали глаза, вырывали языки и совершали подобные неописуемые жестокости, в результате чего страсти с обеих сторон накалялись еще больше. Крестьянское восстание распространялось по всей стране, как пожар в степи, и поставки зерна в города практически прекратились.

Аграрный кризис нашел свое политическое отражение в работе Всероссийского съезда Советов, который проходил в последнюю неделю декабря 1920 года в Большом театре в Москве. Я посещал этот съезд в качестве гостя по приглашению советского правительства[25].

VIII съезд Советов стал последним, когда оппозиционная партия меньшевиков была представлена наряду с членами коммунистической партии и беспартийными элементами, считавшимися абсолютно надежными. В следующем году меньшевистская партия была исключена из советской политической жизни; ее руководители были арестованы и сосланы в Сибирь либо сумели ускользнуть за границу в изгнание. Но VIII съезд Советов стал примечателен своей последней публичной дискуссией, которая произошла между меньшевиками и большевиками. Я наблюдал за этим событием из первого ряда ложи у самой сцены, менее чем в десяти метрах от трибуны для ораторов. С моей выгодной точки мне также было видно воздействие аудитории на толпу народу, заполнившую партер.