Россия и Германия. Союзники или враги?

Советское руководство не очень печалилось по поводу гибели человека, являвшегося одним из приверженцев западной ориентации для Германии. Теперь, с его уходом из жизни, устраняется серьезное препятствие на пути широкого развития отношений в духе договора в Рапалло. Однако удовлетворение коммунистических лидеров не было безмятежным. Любая вспышка правого экстремизма не могла не вызывать дурных предчувствий в Москве. Ибо, хотя германская контрреволюция, быть может, и была удобным союзником в борьбе против английского империализма, она также являлась самым ненадежным и опасным пособником, какого могло себе выбрать Советское государство. Поэтому убийство было не только фактором, способным улучшить германо-советские отношения; оно в то же время рассматривалось как предостережение, сигнализирующее, что коммунистическая бдительность должна обостриться. В Германии назревала революционная ситуация, и коммунизм обязан был быть начеку. Таковой и была реакция Москвы на смерть Ратенау. Для того чтобы отвести эту реакцию в иное русло, Вайденфельд, который все еще находился в Москве, делал все, что мог, чтобы представить это убийство как индивидуальный акт незрелых правонарушителей, которому не следует придавать никакого политического значения.

Спустя два месяца подвергся нападкам кабинет политики выполнения (условий Версальского договора. – Ред.), на этот раз со стороны левых, что демонстрируют неустойчивый характер и нервное напряжение в международной политике в 1922 году, которые всегда были близки к критической точке. 24 августа германские профсоюзы промышленных рабочих и наемных работников предъявили канцлеру ультиматум: развал германской экономики зашел так далеко, а бремя, лежащее на шее народа, стало таким тяжелым, что надо отказаться от политики выполнения условий договора немедленно. Исходивший от профсоюзного движения, которое опиралось на миллионы голосов избирателей, этот ультиматум было труднее игнорировать, чем деяния фашистских банд убийц; и д-р Вирт отреагировал сразу же. Он попросил германского поверенного в делах фон Радовица (Вайденфельд к тому времени уже вернулся в Германию) немедленно известить советское правительство об этом ультиматуме. Фон Радовиц 26 августа передал это сообщение Кара-хану и обнаружил ликование советского правительства в связи с резким поворотом в германской политике. Карахан тут же заговорил о германо-советском объединенном фронте против союзников и пообещал, что вся партийная и правительственная пресса сейчас же получит инструкции развязать интенсивную прогерманскую пропагандистскую кампанию.

Спустя два дня фон Радовиц получил телеграмму от Симонса, в которой ему было сказано, что любая публикация о сделанном им демарше крайне нежелательна. Говорилось, что Германия придерживается политики выполнения своих обязательств. Очевидно, правительство сумело успокоить профсоюзы (после первой панической реакции д-ра Вирта на их ультиматум). Но его паника вызвала серьезные затруднения как для его представителя в Москве, так и для всей внешней политики Германии в целом. Фон Радовиц предпринял отчаянную попытку добиться встречи с Караханом, чтобы отменить пропагандистскую кампанию, но последний «был недосягаем». Возможно, Карахан считал, что ошибка д-ра Вирта, если ей позволить стать свершившимся фактом, все еще может быть использована для укрепления его позиции; возможно, его первоначальный энтузиазм уступил место разочарованию и недовольству немецким непостоянством. В любом случае я могу себе представить, что он испытал огромное наслаждение, наблюдая, как фон Радовиц старается выкрутиться из передряги, в которой оказался. Фон Радовиц, в свою очередь, сокрушенно жаловался в Берлин по поводу этих противоречивых распоряжений. Наконец он поймал Карахана, который сказал ему, что был за городом, и пообещал, что пресса не будет упоминать об этом инциденте. Однако два периодических издания, похоже, не были вовремя проинформированы, чтобы успеть удержаться от своих комментариев: 31 августа в выпусках ««Экономической жизни» и ««Рабочей газеты» фигурировали подробные отчеты о германском демарше.

Глава 4 Личности и проблемы «Эры Рапалло»

Граф Брокдорф-Ранцау

На пост посла в Москве, восстановленный договором в Рапалло, требовалась персона куда большей политической важности, нежели профессор Вайденфельд. Очевидно, что Кремль не имел проблем такого рода, поскольку Крестинский в коммунистической партии был личностью первой величины; его назначение советским послом в Берлин (или полномочным представителем, как это называлось в советской манере, поскольку дореволюционные титулы и иерархические лестницы были отменены) требовало практически чисто формальных процедур и изменения в его названии. 2 августа 1922 года Крестинский вручил Эберту свои верительные грамоты как полпред (сокращение от полномочный представитель) – пост, который ему было суждено занимать в течение восьми лет.