Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну

Хотя сквозь полковничьи «дымовые завесы» — не хуже тех, которые так мастерски наловчился ставить за время войны морской министр Англии Черчилль — проступают порой и контуры правды. И на этот раз дневниковая запись Хауза отражала реальное состояние дел, то есть грызню. Да и могло ли не быть ее среди хищников, готовых лить даже родную кровь, как Теодор Рузвельт и пушечный король Шнейдер, потерявшие на вой не сыновей, или собственную, как магнаты на «Лузитании», ради «золотых» выгод? Выгод своих и своего класса.

«Дневники» Хауза были опубликованы во второй полови не 30-х годов, а в те времена, когда «полковник» был еще занят практической политикой, Америка хотела сделать стержнем будущего мира Лигу Наций.

Естественно, «американская» Лига задумывалась как рычаг господства Америки во всем мире (включая, конечно, и Европу). Английский проект видел Лигу как равноправный блок крупных государств, обеспечивающих status quo по части колоний и сфер влияния. Все ясно — так сохранялось английское колониальное могущество.

Положение Франции было иным. В войне она потеряла каждого десятого мужчину, плодородные земли были засеяны осколками. И французов на конференции волновали дела более конкретные и близкие — ограбление Германии, возврат Эльзаса и Лотарингии, репарации и… «русский вопрос». Маршал Фош раз за разом кричал: «Мсье, если мы не покончим с „большевистской опасностью“, то проиграем войну!» — «А это еще как?» — удивлялись «коллеги». — «Германия побеждена, но что если она в своих интересах урегулирует отношения с Россией или, не дай Бог, сама станет жертвой большевизма», — пояснял маршал.

Он был даже готов пойти на сотрудничество с Германией в борьбе с русским большевизмом после подписания прелими нарного договора и считал, что такой вариант может оказаться очень ценным. Буржуазная Франция оставалась верной себе: не допустить сближения русских и немцев любой ценой. И ради этого она была готова даже лишиться части добычи при предстоящей ее дележке.

Французы же заботились о создании Польши как «барьера между Германией и Россией», по словам Клемансо. Возросший на двуличии, Клемансо лгал и тут. Польша замышлялась не как барьер, а как шлагбаум для новой войны, который будет поднят в свое время.

Осенью 1916 года из оккупированных земель русской Польши кайзеровская Германия создавала первое в новейшей истории мира «независимое» Польское королевство. После поражения кайзеровского Рейха оно ушло в небытие, и ему на смену пришла Польша, вызванная к жизни уже Антантой. От германского варианта союзному остались в наследство лишь кавычки при слове «независимая».

Смысл «польской государственности» в версальском исполнении был иным, чем в германском варианте. Теперь уже у Германии отторгался Данциг, а «польский коридор» от Польши к Балтийскому морю — шириной под сто километров — отрезал от единой Германии её Восточную Пруссию.

Границы с Польшей искусственно рассекали единые в хозяйственном отношении районы Германии и отсекали от родины обширные районы с чисто немецким населением.

В военном отношении граница с Польшей была вскрыта на сотнях километров.

Австрийским немцам — вопреки громко провозглашенному Антантой «праву наций на самоопределение» — категорически запрещалось воссоединение с немцами германскими, хотя Учредительное Собрание в Вене единогласно высказалось за аншлюс (т. е. присоединение к Германии)!

Судетская область, населенная почти исключительно немцами, передавалась, и опять-таки вопреки провозглашенным принципам, в состав новообразованной Чехословакии. Уже всем этим будущий конфликт в центре Европы программировался автоматически.

* * *

Весной 1919 года до новой европейской войны было, конечно, еще далеко. 30 апреля германская делегация прибыла в Париж, а 7 мая ее вызвали в Версаль на заседание конференции. Клемансо, маленький и желтый, как высохший зародыш человека (сравнение не мое, а Гарольда Никольсона, наблюдавшего француза своими глазами. — С.К.), заявил им: «Час расплаты настал»…

Пока речь французского премьера переводилась, секретарь конференции вручил побежденным толстенную книгу — условия мира. Четыреста сорок статей на двухстах девяти страницах…

Полистав их, У. Брокдорф-Ранцау в ответной речи сказал:

— Господа! От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны. Подобное признание в моих устах было бы ложью. Германия признает несправедливость, совершенную ею по отношению к Бельгии. Но и только! Ошибались не одни мы. А надежно выправить эти ошибки можно на основе 14-ти пунктов мира, из которых Германия и исходила, соглашаясь на перемирие…

Условия толстой «книги мира» оказались потяжелее всей мировой полиграфической продукции той эпохи. Начались сложные взаимные переговоры. Немцы упирались, в Берлине проходили демонстрации, президент Эберт и министр Шейдеман произносили речи с балкона, простирая руки к толпе: — «Пусть отсохнут руки прежде, чем они подпишут такой мирный договор».

В Германии на неделю объявили национальный траур.