Источник, по отношению к Витте апологетический, сообщает нам: «Между тем концессией заинтересовалась
Итак, Витте тут был и при чем, и — вроде бы — ни при чем... Это ведь, выходит, не он, а обладатель очень редкого придворного титула «статс-секретаря Его Величества» «полупомешанный» Безобразов с Вонлярлярским через графа Воронцова-Дашкова соблазняли царя своими прожектами.
И соблазнили.
Николай повелел на «кабинетские» (то есть — из «личных» его сумм) деньги втайне от Витте (?!) перекупить «концессию Бринера» на имя состоявшего при министерстве двора Н.И. Непорожнева, отвечавшего за представления к высочайшим наградам.
В то, что «дело» было для Витте тайной, я не верю. Витте тогда в Министерстве финансов сосредоточил чуть ли не все государственное управление, создав там отделы других министерств: путей сообщения, военного, морского, народного просвещения, внутренних дел, земледелия, иностранных дел... Он фактически командовал корпусами пограничной стражи и охранной стражи КВЖД, имел своих коммерческих и дипломатических представителей в разных пунктах Китая и Кореи...
То есть доверие ему оказывалось неограниченное, а тут прятались от него с какой-то там частной концессией. К тому же у Витте и агентура была такая, что не очень-то и спрячешься...
Да, собственно, в 1899 году к нему же «патриотический» Матюнин, «уволенный» из МИДа, и обратился за средствами, чтобы переоформить концессию уже на свое имя (конечно, только формально).
Витте якобы упрямился — но не из-за авантюрности идеи, а в своем желании вести дела через Русско-китайский банк.
А Безобразов якобы упрямился из-за неприемлемости участия в «деле» «международных банковских элементов».
Вообще-то, русские финансы тогда уже были во многих случаях «русскими» только номинально. Но детище Витте — Русско-китайский банк, хотя и был, как любое детище Витте, затеей с двойным и даже тройным дном, был все же по сути казенным банком, созданным для финансирования постройки КВЖД.
И «патриотические» «протесты» фигляра, не имевшего ни чести, ни совести, ни чувства Родины, выглядели не то шутовски, не то гнусно.
А скорее — гнусно-шутовски...
Тем более что в конце концов денежки пошли-таки именно через Русско-китайский банк, преобразованный в банк Русско-азиатский.
Тем не менее академик Тарле почему-то утверждал, что «упорная борьба Витте против Безобразова и его друзей длилась в 1899-м, 1900-м, 1901-м, 1902 гг.».
(Вообще-то, замечу я в скобках, Евгений Викторович Тарле хоть и стал советским академиком, в своей приват-доцентской юности был членом конституционно-демократической, «кадетской» партии, то есть, по сути, буржуазным либералом. Первая любовь не забывается, а кадеты Витте если и не любили, то восхищались его «масштабом». Вот это восхищение Тарле, похоже, и пронес через все российские смуты и революции.)
Вернемся, впрочем, к делам концессионным...
В 1899 году концессия теперь уже то ли Непорожнева, то ли Матюнина была переоформлена на имя бывшего русского поверенного в делах в Корее и директора Невского судостроительного завода Альберта. Замечу, что и этот тактический поворот в судьбе концессии многими авторами упускается.
А в «дело» вплетается вскоре и контр-адмирал Абаза, а также круги, связанные с кругами как придворными, так и, можно сказать, притворными.
В 1902 году среди учредителей проектируемых безобразовских предприятий в Корее появляется «корейский гений — как именовали его подхалимы — Лесопромышленного товарищества» Габриэль (Гавриил) Гинцбург, сын знаменитого Горация Гинцбурга, владыки золотопромышленной Лены, международного банкира и барона.
Как уж допустили до этого сторонники чисто «русского начала» и противники «международных банковских элементов», история умалчивает.
Наконец, в мае 1903 года образуется «Товарищество на вере» (хотелось бы знать — на какой?) для эксплуатации концессий на реке Ялу.
Между тем, как сообщает том 20-й первой БСЭ: «На самом деле и лесов там не было — они давно уже были вырублены японцами».
Оно и неудивительно — со времен «бринеровского» периода концессии прошло как-никак семь лет!
Для точности я не могу умолчать, правда, о восторженной оценке перспектив концессии руководителем целевой экспедиции в Северную Корею инженером Михайловским. Он телеграфировал в Петербург в конце 1898 года: