Россия и Япония: стравить!

Теперь история возвышения нации силой умной политики «верхов» по отношению к массовому просвещению «низов» своеобразно преломлялась и повторялась в Японском островном государстве.

Генерал-оружейник Федоров (я на него сошлюсь еще позднее) был удивлен, наблюдая нравы японской армии. Он писал: «Я с завистью смотрел на ту непринужденность, какая была в отношениях между японским солдатом и офицером в минуты отдыха. Не замечал я ни забитости, ни запуганности, которые всегда проскальзывали в царской армии не только в отношении солдата к офицеру, но даже и низшего командного состава к высшему».

Из «глухой аграрной изоляции» — по выражению Акио Морита — в последней трети XIX века Япония поднялась до положения крупнейшей военной и индустриальной державы Азии при жизни всего одного поколения.

Почему?

Не потому ли, что будущий рывок Японии был — как это ни странно — заложен в начале эры Токугавы? Тогда, когда сегуны играли в жизни страны роль активную и положительную.

Создавая единую Японию, отшлифовывая свой национальный характер, японский народ (да и, отдадим им должное, его феодальные лидеры) обогащал этот характер массовой тягой к знаниям и уважением к знанию. У прекрасного и недооцененного нашего писателя-демократа Глеба Ивановича Успенского в «Нравах Растеряевой улицы» есть четырехстраничный рассказик «Книга» о несчастном мальчике Алифане, который проникся страстью к книге и вместе с героем ее — мореплавателем капитаном Куком — «утонул в трясинах растеряевского невежества», «раскритикованный в пух и прах... даже собаками».

«Что у тебя руки чешутся: все за книгу да за книгу? Она ведь тебя не трогает, — предостерегали и поучали «заблудших» растеряевские обыватели. — Дохватаешься до беды... вон Алифан читал-читал, а глядишь — и околеет как собака...»

В Японии этот сюжет вряд ли когда-либо и где-либо был возможен.

Вот еще одна зарисовка с натуры, сделанная рукой большого писателя... Уже не раз поминавшийся мною Чехов писал о японском консуле на Сахалине и его секретаре так: «Вне дома они ходят в европейском платье, говорят по-русски очень хорошо; бывая в консульстве, я нередко заставал их за русскими или французскими книжками; книг у них полон шкап. Люди они европейски образованные, изысканные, вежливые, деликатные и радушные. Для здешних чиновников японское консульство — хороший, теплый угол, где можно забыться от тюрьмы, каторги и служебных дрязг и, стало быть, отдохнуть».

Но кой же черт, спрашивается, мешал русским чиновникам, живя на собственной, родной, русской земле, устраивать свой теплый угол, с собственными «шкапами» книг, а не пустых бутылок?

Японцев было двое, а у них было полно книг. Русские чиновники в складчину могли бы завести целую библиотеку, вместо того чтобы до одури расписывать «пулю» или наливаться спиртным. Но — увы...

А Китай? Ведь там существовала древняя и непрерывная цивилизация, созданная огромной державой... Что ж, Китай был огромен лишь внешне, но за его историю периоды централизации были намного короче сменявших их то и дело периодов раздробленности. К началу XX века даже китайский язык отражал многовековую феодальную раздробленность Китая на ряд уделов. Как сообщал том 32-й первого издания Большой Советской энциклопедии: «Китайский язык распадается на ряд диалектов... Эти диалекты настолько сильно отличаются друг от друга фонетически, словарно и отчасти грамматически, что не дают возможности взаимного понимания и с этой точки зрения заслуживают скорее названия отдельных языковых групп».

О японском же языке та же энциклопедия в томе 65-м сообщает следующее: «Несмотря на крупные расхождения между отдельными японскими диалектами, доходящие до того, что южанин или даже житель Центральной Японии вовсе не понимает живой речи уроженца японского северо-востока, Япония может считаться объединенной в языковом отношении...», и дальше: «За 11-вековое существование японский письменный язык пережил, конечно, ряд изменений... но все время сохранял все-таки основную свою характеристику: это был язык государственного объединения Японии».

И это — вполне логично. Ведь Япония начала достаточно прочно централизоваться уже при Ода и от этой линии уже не отклонялась.

Китай (вспомним доктора Сунь Ят-сена) «очень высоко оценивал свои собственные достижения и ни во что не ставил другие государства».

А Япония с началом эпохи Мэйдзи устами императора провозгласила (вспомним клятву Мэйдзи из 5 пунктов), что для прочного возведения основ империи будут повсюду в мире заимствоваться знания.