Россия и ислам. Том 2

Благодаря его доводам, сообщает Веселовский, последовало запрещение проживать в степи башкирским муллам, впоследствии отмененное и, как оказалось (Веселовский был таким же исламофобом и русификатором, как и обожаемый им Григорьев. – М.Б.), не в пользу нашу. И недаром В.В. (Григорьев. – М.Б.) не жаловал (мягко сказано! – М.Б.) мусульманское духовенство⁵⁸: ни одно волнение, ни один бунт в степи не обходился без участия и поощрения местных мулл⁵⁹. В.В. постоянно заботился об удалении из степи всего, могущего содействовать утверждению в ней не очень прочного тогда исламизма, чем устранена, в мере, доступной правительственным средствам, возможность проявления между киргизами фанатизма, оказавшегося столь враждебным утверждению власти русской на Кавказе⁶⁰; муллы и только они – первые смутьяны среди «магометанских населений»⁶¹, словом, «вредный класс»⁶², могущий и кочевников повести по ложной дороге. И не только мулл, но и «всех среднеазиатцев» нельзя пускать в степь, ибо у них «неблагонамеренные цели»⁶³, они лишь «портят и сбивают с толку наших киргизов»⁶⁴.

Все это понятно хотя бы потому, что Григорьев расценивал мировосприятие казахов как некое подобие вакуума, которое не должны заполнять чуждые «православно-русскому духу» идейные и политические напластования. По словам Григорьева, «нравственная природа кочевников так податлива, рассудок так свеж, что при благоразумно направленной деятельности правительства поймут они всякую меру на благо их принятую, и очень легко могут сделаться полезными и преданными подданными России»⁶⁵.

В своих попытках всячески отделить казахов⁶⁶ от прочих мусульман, в первую очередь татар, Григорьев – вопреки, в частности, сопротивлению «чиновников из татар», которые уверяли, что кочевники «говорят совершенно по-татарски, и всю переписку с будынцами вели по-татарски», – «первым из администраторов степи ввел в ней киргизский (казахский. – М.Б.) язык в официальное употребление… тепло приветствовал он труды Н.Д. Ильминского (известный казанский миссионер, также ревностно проводивший в жизнь политику русификации по отношению к российскому мусульманству. – М.Б.), взявшегося за ученую разработку киргизского (казахского. – М.Б.) языка»⁶⁷.

Как явствовало из процитированных слов Григорьева касательно отсутствия каких-либо шансов на экономические и прочие изменения в Средней Азии с целью выйти «на путь прогресса»⁶⁸, он совершенно не верит в способность ни одной мусульманской страны самотрансформироваться в позитивном плане.

И хотя Григорьев считал нужным (в составленной им программе изучения Востока) уяснить, «насколько внешняя природа определяет деятельность человеческого духа»⁶⁹, он уверял, что все же историю мира движет дух и только дух в различных его региональных вариантах. Что касается Востока, то «исламизмом… закончилась религиозная производительность азиатского духа»⁷⁰, хотя все это вовсе не означает, что Россия должна быть равнодушна к Востоку.

Напротив, она и только она имеет все основания – и формальные и неформальные – чувствовать там себя единовластной хозяйкой.