162 А он быстро прогрессировал, вне зависимости от того, насколько известной была «низшим слоям» идея «Москва – Lpenift Рим». А.Л. Гольденберг без всяких на то доказательств утверждает, будто этим слоям «она оставалась неизвестной вплоть до конца XVII в.» (См.:
163 В той же статье А.М. Панченко и Б.А. Успенского (С. 54, 66) есть множество веских подтверждений того, что этот «западный крен» особенно стал силен при том же Иване Грозном: именно он настойчиво возводит генеалогию Рюриковичей к Августу; пытается укрепить династические связи с Западом; «стремится к морю» (Ливонская война); ведет переговоры насчет убежища в Англии; ориентирует опричнину на европейскую орденскую практику (см. об этом:
164 См. подробнее часть I.
165 Это все тот же Прагматизм, для самых различных вариантов которого характерна убежденность в том, что культура должна представлять собой целостность, где не будет жестких противопоставлений (см. подробно:
Глава 2
1 Как утверждают Лотман и Успенский, «новая (послепетровская) культура значительно более традиционна, чем это принято думать». Мне кажется, данью все тому же глубоко свойственному этим авторам гиперкумулятивизму их тезис, будто «новая культура строилась не столько по моделям «западной» (хотя субъективно переживалась именно как «западная»), сколько по «перевернутому» структурному плану старой культуры»
2 «Образ «новой России» и «нового народа» сделался своеобразным мифом, который возник уже в начале XVIII столетия и был завещан последующему культурному сознанию. Представление о том, что культура XVIII в. составляет совершенно новый этап, отделенный от предшествующего развития, настолько глубоко укоренилось, что, по сути дела, не подвергалось сомнению; споры могли вестись о том, произошел ли разрыв со стариной в конце или средине XVII в., имел ли он мгновенный или постепенный характер и, наконец, как следует к нему относиться в перспективе последующей русской истории: как к событию положительному, обеспечившему быстрый культурный прогресс России, или как к явлению отрицательному, повлекшему за собой утрату национальной самобытности» (Там же. С. 24–25). При этом Запад осознавался как «новый» по отношению к «старой» Руси. Однако создаваемая Петром «новая Россия» мыслилась как более молодая не только по отношению к Московской Руси, но и в сопоставлении с западным миром…» (Там же. С. 33).
3 В той же статье (с. 33) Лотман и Успенский резко противопоставляют средневеково-русскую сакрализацию Востока (откуда, по словам Ивана Грозного, «искра благочестия доиде и до Российского царства») идеологическому фону XVIII в., когда «особенно ярко выступали представления о Западе как царстве просвещения, источнике, откуда на Россию должен пролиться свет Разума». Но в самых различных допетровских текстах слово «Восток» несло, как правило, негативную смысловую нагрузку. Во всяком случае, Лотману и Успенскому следовало бы дифференцировать понятие «христианский Восток» и «нехристианский Восток». Что же касается XVIII в., то, при всей условности применения к нему термина «европеизация быта и представлений», нет оснований придавать фундаментальное значение институту крепостных гаремов и тем более говорить об оживлении (вследствие «двоеверия», т. е. извечного сосуществования в России «христианского» и «языческого» поведения) «дохристианских или
4