Россия и ислам. Том 2

68 Интересно, что Миропиев вновь отдает дань расовым теориям, объясняя появление в «сухом, черством и весьма прозаическом исламе» суфизма «сильным воздействием иранского духа, склонного – всегда к таинственному, мистическому…» (Там же. С. 218. Курсив мой. – М.Б.)

69 Там же. С. 220. (Курсив мой. – М.Б.)

70 Там же.

71 Там же. С. 238.

72 Там же.

73 Напомню знаменитую фразу Гаспринского (см.: Гаспринский И. Цит. соч. С. 30–31, 38): «Я верую, что рано или поздно русское мусульманство, воспитанное Россией, станет во главе умственного развития и цивилизации остального мусульманства». (Курсив мой. – М.Б.)

74 Миропиев МЛ. Критика… С. 239.

75 Там же.

76 Там же.

77 Там же. С. 239–241.

78 Там же. С. 241–242. (Курсив мой. – М.Б.)

79 Там же. С. 245.

80 Я ранее определил миссионерское исламоведение как дисциплину прикладную par exellence – и, значит, в существенной мере и как экспериментальную. Для нее же характерна двуслойность знания (поскольку она дает не только знания о тех или иных классах объектов, но и знания о способах возможного воздействия на них). Эта двуслойность миссионерско-исламоведческого знания одновременно и обусловлена потенциальными возможностями его функционирования в контексте практических приложений (начиная от путей и форм проповеди христианства в мусульманской среде и кончая разработкой широкозахватывающих программ конкретных действий борьбы с панисламизмом, локально-исламскими национализмами и т. д. и определяет эти возможности. Как конечный вывод отмечу, что возможность эффективного функционирования какого-нибудь элемента «строго научного» знания в контексте его сугубо миссионерских практических приложений не зависела сколько-нибудь прямым образом от включенности этого элемента во входящую в корпус «светского» профессионального исламоведения ту или иную законченную теорию. Дело в том, что в целом такая включенность определялась требованиями, исходящими именно из только что названного контекста миссионерских «практических приложений».

81 Было бы очень интересно именно на «мусульманском материале» вскрыть особенности прохождения этим «усредненным мусульманином» трех фаз динамики жизненного процесса: «эволюционную», когда идет освоение новых жизненных обстоятельств; «плато», или фазу относительного развития; наконец, фазу, на которой Homo Islamicus начинает ощущать психологическую и поведенческую «недогруженность». Вот тогда-то он может либо застыть на фазе «приспособления», либо изменить жизненные обстоятельства и перейти на новые этапы жизненного пути (а таковыми могут быть активизация воинствующе-исламских установок или, напротив, явный – или неявный – отход от традиционно-мусульманских детерминантов в сторону религиозного индифферентизма и даже атеизма). Но при этом всего решительней следует избегать абсолютизации классически западных представлений о личностно-психологическом контексте жизненного пути личности, ибо «усредненный мусульманин» зачастую совсем по-иному, нежели «духовные потомки Фауста», понимает и ощущает такие, скажем, понятия, как «счастье», «ощущение полноты жизни», «самореализация». Если принять формулу (R. Spemmann): «счастливые мгновения – это те, в которых жизнь воспринимается как нечто целое» (Цит. по: Bien G. (Hrsg). Die Frage nach dem Gliick. München, 1978. P. 19), то надобно будет признать, что как восточная культура традиционный ислам дает довольно много возможностей именно для такого рода жизнеощущения.