Россия и ислам. Том 2

«Один из народов, принявших ислам, первоначальный распространитель его (арабы. – М.Б.), отличался, правда, любовью к науке и просвещению». Но и значимость арабов Данилевский всячески преуменьшает, хотя на сей раз его аргументы были вполне заурядными с точки зрения современной ему историографии и философии истории: «Но что же, однако, произвел он (арабский народ. – М.Б.)? Он сохранил в переводе, большей частью искаженном, некоторые творения греческих философов и ученых; но они гораздо лучше и полнее сохранились бы, если бы страны, отвоеванные арабами, продолжали составлять часть греческой империи. Арабы сообщили также Европе некоторые открытия и изобретения Китая и Индии, но и в этом отношении заслуга их имеет совершенно отрицательный характер. Заняв промежуточные страны, сделав их недоступными европейцам, они составили преграду не столь непреодолимую, завесу не столь непроницаемую, как, вероятно, сделали бы это племена монгольские или татарские. Но ежели бы эти страны, отделяющие запад от крайнего востока, хранившего плоды древнейшей культуры, продолжали быть седалищем христианства и греческой образованности, хотя и склонявшейся к своему упадку, – не сделали бы, по всем вероятностям, того самого торговая промышленность Венеции, Генуи и других итальянских республик?»¹¹⁷

И в дальнейшей трактовке Данилевского образ ислама, история его формирования, функционирования и видоизменения его культурных структур ничем не отличаются от вековечных стереотипных обвинений западогенного преимущественно характера.

Так, «религия Магомета прямо враждебна» искусству, и только в архитектуре «представили магометанские народы изящные образцы». Но, тут же вновь переходит в наступление Данилевский, ставя во главу угла мысль о «жестокости и фанатизме» ислама: «…неужели мечети Каира и Дамаска, узорчатые мраморы Альгамбры заключают в себе истинный смысл и значение магометанского движения, выкупают собой реки пролитой им крови, которыми оно ознаменовалось? Удовлетворился бы наш ум, если бы результаты наплыва варваров на образованные страны грекоримского мира ограничивались готическими соборами, зубчатыми стенами и башнями средневековых замков?»

Ислам и культура – это, по Данилевскому, понятия диаметрально друг другу противоположные.

«Сколько бы мы ни искали, – заверяет он, – мы не отыщем оправдания магометанства во внутренних культурных результатах сообщенного им движения. С этой точки зрения, оно всегда будет представляться загадочным, непонятным шагом истории»¹¹⁸.

Короче, ислам не повлек за собой «положительных, самостоятельных результатов».

В чем же тогда искать «оправдания этому историческому явлению»? Только «во внешних, служебных отношениях к чужим, посторонним целям». И вот здесь-то Данилевский разъединяет – одинаково, пожалуй, им презираемые – «германо-римский» и мусульманский миры:

«…Мы видим, что общий существенный результат всей истории магометанства состоит в отпоре, данном им стремлению германо-римского мира на Востоке, – стремлению, которое еще до сих пор живо в народах Европы, и которое составляет необходимую принадлежность той экспансивной силы, того естественного честолюбия, которым бывает одарен всякий живучий культурно-исторический тип, стремящийся наложить печать свою на все его окружающее»¹¹⁹.

Но если так, то есть ли хоть частица положительного в «общей идее, существенном смысле магометанства»?

Есть, отвечает Данилевский. Она заключается «в той невольной или бессознательной услуге, которую оно оказало православию и славянству, оградив первое от напора латинства, спасшее второе от поглощения его романо-германством, в то время, когда прямые и естественные защитники их лежали на одре дряхлости (византийцы. – М.Б.) или в пеленках детства (славяне. – М.Б.). Совершило оно («магометанство». – М.Б.) это, конечно, бессознательно, но, тем не менее, совершило – и тем сохранило зародыши новой жизни, нового типа развития (славяно-православного. – М.Б.), сохранило еще одну черту разнообразия в общей жизни человечества, которым (т. е. все тем же славяно-православным этносам. – М.Б.) предстояло быть задавленными и заглушенными могучим ростом романо-германской Европы»¹²⁰.

В том же духе – который вполне может быть назван «антигуманным», «фанатично-телеологическим» и т. п. – оценивает Данилевский власть ислама над балканскими православными:

«Магометанство, наложив свою леденящую руку на народы Балканского полуострова, заморив в них развитие жизни, предохранило их, однако же, излеянною на них чашею бедствий, от угрожавшего им духовного зла, – от потери нравственной народной самобытности».