Россия и Ливония в конце XV века: Истоки конфликта

Переговоры о восстановлении Немецкого подворья в Великом Новгороде начались вскоре после заключения мирного договора. Летом 1484 г. об этом ходатайствовали перед наместниками великого князя и купеческими старшинами Новгорода посланцы Дерпта, «взять под защиту церковь и двор, чтобы придерживаться старины (upt olde)». Ответ новгородцев был получен в Дерпте 16 октября, после того как новгородцам стала известна воля великого князя. Текст самого документа утрачен, но из отзыва на него дерптских ратманов известно, что на их предложение восстановить «старину» (een alt herkomen) в отношениях новгородцы «восприняли иначе, чем мы написали»[508]. Полученный из Новгорода ответ, по-видимому, был неопределенным, и руководство ливонских городов решило вновь отправить посланцев к новгородским наместникам[509].

К началу 1485 г. переговоры о восстановлении Немецкого подворья прекратились. В Ливонии шла война ордена и Риги; магистр Фрайтаг неоднократно заявлял о предательском поведении рижан, затеявших смуту в то время, когда стране угрожают русские. Вряд ли эта угроза была реальной. Документальных свидетельств возобновления вооруженных столкновений на русско-ливонской границе в середине 80-х гг. XV в. мало: летописи молчат; в ливонских документах свидетельств тому немного, и они являлись плодами политических спекуляций.

21 мая 1485 г. папа Иннокентий VIII обратился к великому князю Московскому с призывом сохранять мир с Ливонией и Литвой. В преамбуле послания говорилось о нападениях подданных великого князя на земли дерптской епархии[510]; возможно, папа вспоминал события 4–5-летней давности. С начала своего понтификата Иннокентий VIII намеревался объединить христианскую Европу под знаменем Крестового похода против турок, но для устранения политических противоречий, раздиравших католический мир, его власти не хватало. К 1485 г. папа сделал основную ставку на польского короля Казимира, благо тот успешно утверждал свою власть в Молдавии, а в 1484 г. отбил у турок города Киликию и Аккерман. Король требовал гарантий безопасности восточных границ своего государства на время, пока он будет вести войну с «врагами Христовыми», от Ивана III. Надежда на то, что московский государь прислушается к призывам папы, в Западной Европе была: якобы он просил папу пожаловать ему королевскую корону[511].

Однако летом 1486 г. нападения на ливонские земли с русской стороны имели место. Обеспокоенный архиепископ Михаил Гильдебрандт созвал ландтаг, на котором обсуждалось обращение к верховному магистру в случае войны с русскими[512]. Глава Немецкого ордена, правда, предположил, что пограничные инциденты спровоцировали жившие на границе ливонцы. Он писал ливонскому магистру, что дважды получал сообщения о столкновениях ливонцев с русскими и знал, «что вашими [людьми] в настоящее время выдвигаются обвинения (oberfarung) против русских», которые нанесли ущерб ливонским землям, «а русские, возможно, как свидетельствуют присланные письма, имеют основание им возражать»[513]. Нельзя исключать, что он руководствовался нежеланием возвращать ему давно одолженные деньги, на чем настаивали ливонские магистры.

О «страшном нападении» («erschrekliche oberfarung») псковичей на орденские земли писал в августе 1491 г. ландмаршал Плеттенберг; по его словам, оно произошло в те годы, когда он сам занимал должность фогта Розитена (1482–1488)[514]. Поскольку конфликт 1486 г. был единственным, о котором мы имеем известия, можно предположить, что будущий магистр имел в виду именно его.

В 1486 г. стычки на русско-ливонской границе оставались повседневностью, но отношения Ливонии с Московским государством определяла перспектива возобновления русско-ганзейского торгового договора. Договоры между Новгородом и ганзейскими городами с XII в. и до 1470-х гг. основывались на представлении о равноправии сторон, что гарантировало взаимовыгодное партнерство. После 1478 г. в русско-ливонских и русско-ганзейских отношениях появился великий князь Московский Иван III в качестве нового и влиятельного фигуранта, и этот принцип оказался нарушен. Переговоры теперь зависели от воли московского государя, который не обладал опытом заключения торговых договоров с западноевропейскими странами, поскольку московская экономика развивалась на основе иных традиций, нежели Великого Новгорода и Пскова.