Все фигуры при выполнении ролей не обсуждают проблему оснований собственного социального статуса. Они осознают себя и воспринимаются другими людьми как «необходимые» элементы социальной жизни. Поле деятельности социальных фигур ограничено стремлением к достижению «консенсуса» с кем угодно. А сфера деятельности предстает перед ними как комплекс фактов, средств достижения целей и калькулируемого успеха. В результате ценность истины в современном обществе подменяется ценностью успеха – экономического, организационно-управленческого, психологического, политического, идеологического. Однако успех любого действия нисколько не свидетельствует о его истинности. Подмена истины успехом легитимируется главными идеологиями современности и их философскими продуктами. Словарь потребительских, менеджерских и терапевтических действий пронизывает всю сферу повседневной жизни, образования, религии, СМИ, политики и социальной науки.
Социальный статус эстетов-потребителей, менеджеров и терапевтов определяется их местом в иерархии знаний и навыков. Сама же иерархия как определенное и потому ограниченное социально-историческое отношение не ставится под сомнение. В результате устраняется принципиальная противоположность между демократическим содержанием познавательных, моральных и политических проблем и монополией социальных групп на менеджерскую и терапевтическую деятельность. Рассмотрим примеры осознания данной противоположности.
М. Хардт и А. Негри показали, что в экономической и политической жизни возникли новые фигуры: гегемония финансов и банки породили задолжавшего; контроль над информацией породил медиазависимого; режим безопасности сконструировал фигуру поднадзорного; разложение демократии выковало деполитизированную фигуру представляемого [5, с. 85–104]. Кратко опишем эти фигуры.
Следствия такого состояния разнообразны: ограничение и ликвидация сферы свободного выбора; должник – это несчастное сознание, делающее вину формой жизни; возврат диалектики раба и господина; превращение отношений обмена в иерархичное отношение должника к кредитору; превращение всего общества в фабрику; рост эксплуатации производительных способностей человека (тела, ума, общения, интеллекта, творчества, аффективных отношений); превращение ренты и долга в способ поддержки и контроля отношений производства и эксплуатации.
В целом движение от эксплуатации к задолженности соответствует преобразованию производства из порядка, основанного на прибыли, в порядок, основанный на ренте. При финансовом контроле над жизнью это стало неразличимым. Произошел возврат фигур долгового работника и крепостного.
Однако «проблема больше не в том, – пишет Делез, – чтобы люди себя выразили, а в том, чтобы обеспечить маленькие промежутки уединения и тишины, в которых они могли бы в конце концов найти что сказать. Репрессивные силы не пресекают самовыражение людей, а скорее заставляют их себя выражать. Это такое счастье, когда вам нечего сказать, право ничего не говорить, ведь только тогда есть шанс произнести нечто редкое – и всё более редкое – то, что стоит того, чтобы это высказать». Вступая в коммуникацию, занимаясь самовыражением в Интернете и социальных сетях, люди укрепляют репрессивные силы, а не противостоят им. В вопросах политического действия и освобождения на карту поставлено не количество, а качество информации, коммуникации и самовыражения.
Труд и производство все больше зависят от медиа. Технологии распространения и обмена информацией становятся все более важными во всех типах производственных практик и имеют ключевое значение для тех видов кооперации, которые необходимы для нынешнего биополитического производства. Средства связи и социальные сети одновременно освобождают и приковывают к работе. Со смартфоном и беспроводной связью можно отправиться куда угодно и быть на рабочем месте. Зависимость от медиа все более размывает границы между работой и жизнью.