Россия и последние войны ХХ века

А также — нарастающее вмешательство международных инстанций [1134] во внутренние дела России. Запад быстро перемещает вопрос о Чечне из абстрактной области прав человека и гуманитарных озабоченностей в область откровенно политическую. Так, бывший председатель ОБСЕ Кнут Воллебэк уже не раз подчеркивал, что роль ОБСЕ в Чечне должна быть политической — а мы знаем, по опыту Югославии, что под прикрытием ОБСЕ очень удобно действовать НАТО. Госсекретарь США Мадлен Олбрайт так прокомментировала итоги Стамбульского саммита, на котором Россия пошла на столь значительные уступки по вопросу своего военного присутствия в Закавказье и на Днестре, мотивируя их устремлением обеспечить автономность своих действий в Чечне: «ОБСЕ фактически пришла к консенсусу, что внутренние конфликты, которые способны вызвать нестабильность в регионе, являются делом всех. И следующим шагом мы дадим ясно понять, что исполнение международных норм во внутренних конфликтах является делом ОБСЕ. Консенсус мы уже имеем».

Все это позволяет сделать обоснованный вывод, что Чечня стала для Запада территорией, на которой, как и на Балканах, интенсивно развивается процесс сращивания подпольно-террористического и высокого, вплоть до ведущих международных организаций, уровней мировой политики и параполитики. Если итог пока не оказался тем же самым, то, разумеется, не в последнюю очередь потому, что даже и современная, усеченная по отношению к своему историческому формату Россия — это все же не Югославия, не Ирак и не Индонезия, и для достижения аналогичных целей здесь требуются более изощренные приемы. Однако это различия скорее в форме, нежели в сути, каковой является бурная интернационализация конфликта в Чечне на обоих уже упомянутых уровнях. И она, в случае весьма вероятного третьего витка военных действий, может принять уже гораздо более сходный с балканским [1135] вариантом вид. Об этом, однако, речь еще впереди; а сейчас вернемся к началу странной войны, возымевший на сегодняшний день столь странный результат.

Гроза

10 июня 1817 года в русском лагере в долине реки Сунжа «было совершено торжественное молебствие, а затем при громе пушек заложена была сильная крепость о шести бастионах, которую Ермолов назвал Грозной». Так повествует историк ХIХ века о рождении города, самому имени которого всю полноту заложенного в нем значения предстояло развернуть в конце ХХ века. А ведь считалось, что уже к 1870 году крепость как таковая утратила свое значение и потому была упразднена и преобразована в окружной город Терской области. Город быстро рос, из долины Сунжи взбираясь на склоны Сунженского хребта, чему немало способствовали проведение железнодорожного пути Бислан-Грозный [1136] и начало освоений месторождений нефти в Грозненском районе. В 1917 году здесь уже действовало 386 скважин; абсолютное большинство работающего на них персонала составляли русские. От Грозного же прошел первый в России нефтепровод [1137].

Однако уже сразу после Февральской революции 1917 года Грозный снова стал крепостью для своих жителей [1138]. Защищаясь от пытающихся овладеть им восставших чеченцев, они вынуждены были окопаться и обнести город проволочными ограждениями, по которым пропускали электрический ток. Тогда предводитель восставших шейх Арсанов приказал поджечь нефтяные факелы вокруг города, которые горели почти два года; и этой картине начала века суждено было повториться в его конце, когда входящие в город российские части увидели восходящие к небу столбы из пламени и копоти.

Предвестие грозных событий, свидетелями которых стало последнее десятилетие ХХ века, чуткое ухо могло уловить и в волнениях, потрясших город в 1958 году, когда началось возвращение депортированных чеченцев на родину и одновременно с ним развернулись акции жестокого насилия против русских. Тогда они, по понятным причинам, не получили большого резонанса, были замяты. И, как это было и со времени пленения Шамиля вплоть до Февральской революции 1917 года, прочность империи создавала иллюзию прочного и окончательного замирения. Однако стоило ей зашататься, Грозный вновь оказался на передовой.

И даже сегодня, уже после второй чеченской кампании, штурм Грозного в ночь на 1 января 1995 года и последовавшие за ним два месяца жестоких боев остаются едва ли не самой трагической, а вместе с тем и самой загадочной страницей странной войны. Точнее — все ее нераспутанные загадки оказались сосредоточены в этом штурме, «грозненском жертвоприношении», как назвал его спецназовец Александр Скобенников [1139]. Эти загадки стали следовать одна за другой с первых же часов после начала общевойсковой операции федеральных войск в Чечне 11 декабря 1994 года.