Россия и русские в мировой истории

Сразу после войны на Западе доминировала «антисоветская» школа, затем вьетнамский синдром окрасил интерпретацию американской политики и в этом вопросе, сместив акцент на обвинение в американском гегемонизме. Хотя постсоветская общественная мысль после перестройки охотно обрушилась на советскую «сталинскую» тоталитарную внешнюю политику, западные исследования идеологических мотиваций и потребности тоталитарного общества в воинственной внешнеполитической идеологии отмечают сильное ее воздействие на принятие реальных решений в оёновном в хрущевские времена — прежде всего в проблематике «третьего мира» и цели «парализовать» Запад[427]. Ряд авторов, несмотря на новые свидетельства об участии Сталина в корейской войне или о планах ввода войск в Чехословакию, тем не менее пришли к выводу о гораздо большей «хрупкости» СССР и его техническом отставании, о его куда менее угрожающей военной направленности, чем это оценивалось ранее. Также «растворилась идея о монолитном блоке Варшавского договора, стремящемся к экспансии», вторжение в Чехословакию расценивается скорее как «нервная реакция державы на угрозу утраты контроля»[428] в Восточной Европе, признанной зоне ответственности. Если тема когда-нибудь превратится из идеологической и политической в историческую, она претерпит, несомненно, очередное переосмысление.

Однако рискнем вообще опрокинуть постановку вопроса о холодной войне как об анахронизме. Во-первых, рассмотрим, какая парадигма мышления побуждает расценивать этот период как нечто ужасное и искать виноватых и что, собственно говоря, было ужасным. Международные отношения после Второй мировой войны вплоть до сегодняшней эры демократии отличаются от прошлого двумя основными параметрами. На поверхности — полная утрата сдержанности, третьесословная и плебейская грубость, в чем современные американские президенты вполне соперничают с большевиками. Президент, воспитанный не на Моцарте, а на вестерне, и генсек, воспитанный на «Шурике», одинаково далеки от этики дуэли международных отношений времен князя Меттерниха и князя Горчакова, и вместо «la Russie se recueille» показывают «кузькину мать» и стиль Рэмбо. В прошлом даже в периоды острейших кризисов отношения выдерживались на достойном уровне, ноты об объявлении войны начинались со слова «соблаговолите», посланники злейших соперников вальсировали на царских балах, хотя и в прошлом веке шхуна «Вигзен» выгружала в Черном море британское оружие для черкесов, как сегодня натовское оружие идет в Чечню, флоты держав осуществляли блокаду нейтральных вод, а правительства вмешивались в дела на далеких континентах. Ни корейская война, ни нападение США на Кубу, ни ввод советских войск в Венгрию и Чехословакию не явили ничего нового и ранее неслыханного в международных отношениях.

Новое и действительно неслыханное — это идеологизация внешнеполитических интересов и теологизация собственного исторического проекта, отождествление его с некими общечеловеческими идеалами, которые позволяют выставлять даже преемственные интересы как борьбу за некие вселенские моральные принципы, а соперника — врагом света. Все это коренится в соперничестве двух универсалистских проектов — либерального и коммунистического, в равной мере создавших в XX веке новую парадигму внешнеполитической идеологии — вильсонианскую и ленинскую. Новое также и в чаяниях «демоса», слепо уверенного в своей мнимой «кратии», хотя за спиной «охлоса» (толпы) судьбами мира вершит всесильная олигархия. Социальная психология являет собой результат философии прогресса, продвинутой в XX веке обеими концепциями единой идеальной модели. Человечество, забывшее о мире с Богом и о своей греховности, как никогда ожидает безоблачного горизонтального мира между людьми и государствами и, с изумлением не находя этого, жаждет «жертвы отпущения», чтобы снять с себя ответственность за грехи мира.

Поскольку в качестве цели внешней политики и международной дипломатии уже давно выставляются не национальные интересы, а «счастие человечества», «вечный мир», «демократия», соперник становится врагом человечества и тем самым «козлом отпущения». Но в своей сущности проблемы и противоречия реальных международных отношений периода холодной войны только повторяли геополитические константы и историко-культурные тяготения прошлого. Но конфликт интересов, ранее управляемый не только рациональным взвешиванием, но подлинными моральными принципами, прежде всего признанием права на такие же интересы, сейчас рассматривается в манихейской дихотомии борьбы светлого и черного начал.