Россия и русские в мировой истории

Это блестящее подтверждение идеологом и стратегом американского глобализма выводов, сделанных советским внешнеполитическим ведомством. Внутренний анализ характеризует общие тенденции политики США в мире и закрепление их позиций «через военные или экономические сферы по геополитическим кругам вокруг Евразии: по малому — Саудовская Аравия, Иран, Африка и по большому — Южная Америка, Тихий океан, Япония»[433]. В этой оценке схвачена именно структурность глобального продвижения США. То, что названо большим и малым кругами экспансии, Бжезинский, проявивший и позднее в наши дни склонность к картографическим пасьянсам, именует похоже — «дугой». Оправдались предсказания В. Семенова-Тян-Шанского относительно неизбежного возрастания роли «средиземных» морей — Средиземного и Японского, а также Карибского вместе с Мексиканским заливом; он предупредил, что «в недалеком будущем испытанную европейцами кольцеобразную систему владения… попытаются осуществить по отношению к Мексиканскому и Китайскому морям — американцы и японцы»[434], что и происходило в виде японских попыток завладеть Кореей, экспансии США в Карибском бассейне и окончательного превращения Тихоокеанского бассейна в зону американского контроля.

Отсутствие намерений, тем более конкретных планов «завоевания Западной Европы», доказывает тот простой факт, что СССР, имевший на пике войны около 11,3 млн. солдат, провел масштабную демобилизацию, которая была вызвана экономической необходимостью, военными разрушениями и колоссальными потерями людской силы: к 1947 году Советский Союз имел лишь 2,8 млн. человек под ружьем, хотя в силу определенных причин этот факт скрывал. Бжезинский предлагает считать, что «конфронтация между США и СССР выкристаллизовалась в течение следующей фазы — 1947–1952 годов, чему немало способствовало формирование консенсуса в пользу конфронтационного курса как в американских правящих кругах, так и советском руководстве», которое «после введения сталинского террора нуждалось в атмосфере «осажденного лагеря»». Однако, по оценке Бжезинского, Советскому Союзу опять было отнюдь не до дальнейшей экспансии, ибо сам «осажденный лагерь» внутри испытал ряд сотрясений — Чехословакия, Берлин, отход Югославии. В этот период отмечается быстрое наращивание советских вооруженных сил, способных компенсировать наличие атомной бомбы, впрочем в 1951 году у СССР уже появился собственный небольшой арсенал, приблизительно равный всего лишь ¹/₂ американского. Хотя в этот период СССР демонстрирует решительность и жесткость в ответ на вызовы, «эффективность его вооруженных сил ограничивалась лишь охраной советского политического доминирования в Восточной Европе — зоне, которая даже и не оспаривалась Западом активно».

Советская стратегия также отнюдь не была нацелена на экспансию, а период в целом оказался на пользу Соединенным Штатам, так как была начата реализация давно лелеемых целей: организация экономического развития Западной Европы в определенном направлении и оформление новой политической коалиции — НАТО, начало ускоренного вооружения в США и противодействие Советскому Союзу на трех направлениях — Берлин, Корея и Югославия, которая, благодаря Тито, принесла выигрыш англосаксам в их стратегии не пустить СССР на Балканы.

Не лишено оснований предположение, что корейская война, возможно, была тщательно продуманным шагом Сталина для того, чтобы сформировать и закрепить на будущее устойчивое американокитайское противостояние, тем более что переход Кореи под полный контроль какой-либо державы (в прошлом веке Китая или Японии, после 1945 г. Китая либо США) противоречил постоянным интересам России. «Недоверие Сталина к Китаю, — пишет Бжезинский, — хорошо подтверждено документально, к тому же доминирующим стремлением США до корейской войны был поиск некоторого взаимопонимания с новыми правителями континентального Китая. В любом случае Сталин должен был весьма положительно отнестись к возможности стимулировать лобовое столкновение между Америкой и Китаем, и не без оснований. Последующие 20 лет американокитайской вражды были чистым выигрышем для Советского Союза».

Анализируя следующий этап холодной войны, Бжезинский и вовсе может удивить своим откровенным указанием на то, что «именно США после прихода к власти республиканской администрации в 1952 году, первые и никем не спровоцированные, явно формулируют новую более жесткую политику — отход от стратегии «сдерживания» (containment) и объявление наступательной «политики освобождения», нацеленной на «отбрасывание» (roll back) Советского Союза от его новообретенных восточноевропейских сателлитов». Это уже явный передел ялтинско-потсдамского мира. Что касается СССР, то он имел основания с беспокойством отнестись к такому изменению американского тона. Это было, без сомнения, усугублено серией внутренних кризисов, а также, как пишет Бжезинский, «заметным ослаблением способности эффективно осуществлять контроль над Восточной Европой — зоной, на которую теперь была открыто нацелена новая американская политика».