Россия и современный мир №2 / 2013

Когда передел – в общих чертах – достиг определенного насыщения (заметим: русский социально-хозяйственный передел никогда не останавливается; это к нему удивительно подходит: «движение всё, конечная цель ничто»; если когда-нибудь «конечная цель» станет реальностью, то закончится русская общественная реальность; останутся одни «реальные пацаны», а это, при всей их завораживающей брутальности-витальности, маловато для социальной жизни), явился В.В. Путин. На смену толстому мальчику Тимуру (Егору) и его команде пришел ленинградский паренек с рабочей окраины с отрядом чекистов-международников. Советская власть выучила и дала все что могла этим детям рабочих. И они остановили этот совершенно безответственный грабеж родины. Они приступили к этому делу ответственно. Путинская система – это комбинация регулирования и рынка в условиях дефицитарно-бездефицитарной экономики. То, что имеется в наличии (включая и наличку), подлежит регулированию. В смысле перераспределения в пользу регулировщиков. То, чего в наличии нет и что «составляет» дефицит, оставлено, как и в 90-е, «рыночной стихии». Там ему место.

В высшей школе мое (и не только мое) поколение учили: социализм придет вслед капитализму, как его отрицание. И это так. Свидетельствую: я жил в обществе, которое отвергло капиталистический (демократически-рыночный) уклад в пользу социалистического гибрида тюрьмы, казармы и санатория. Но затем произошло неслыханное. Советский социализм породил в качестве высшей своей фазы не коммунизм (здесь Энгельс и Суслов ошиблись), а капитализм. Который вырос из социализма – психологически, нравственно, структурно, организационно etc. Более того, этот новый русский капитализм не утратил и своей социалистической субстанции. Еще более того, путинский капитализм-социализм подобно западному устройству, – медаль с двумя сторонами. И никакой социальной альтернативы капитализм и социализм в России начала XXI в. собой не представляют.

Одно отличие от Запада: там социал-демократический капитализм работает на б'oльшую часть общества (средний класс, «социальная плазма», по Р. Дарендорфу), здесь социалистический капитализм на меньшую часть общества (верхи и их прислужников, «властную плазму», по моей терминологии). – Должен сказать: путинская модель устойчива и непротиворечива. – В свое время русская история нашла свою формулу в самодержавно-крепостническом – общинно-передельном режиме. Самодержавный царизм закабалил население России, поместил его в формат общины, где шел перманентный передел земли. Это был эффективный способ процветания верхушки за счет народа, который был занят своим, привычным, органическим делом – кормить дворян и отправлять передел. – Сегодня в России сложилось типологически-сопоставимое. Самодержавное президентство «поместило» население в формат перманентного «рыночного» передела небольшой материальной субстанции в условиях денежного дефицита. Население вновь занято привычным делом. Та же его часть (все не нужны), которая необходима для обеспечения процветания «властной плазмы», мобилизуется ею и сносно оплачивается. Мы пришли или вернулись к знакомой диспозиции: самодержавие (бесконтрольная власть), опирающееся на передел. Или иначе: передел как основной социальный процесс и инстинкт, «обеспечиваемый» самодержавием. Подобно христианской Троице они единосущны, но не слиянны.

Таковы итоги русской политэкономии в начале десятых годов XXI века.

И это-то мы должны преодолеть…

Историк и иллюзии исторической памяти

В.П. Булдаков

Булдаков Владимир Прохорович – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.

Историки с удовольствием рассуждают о мифах прошлого, об особенностях воспроизводящего его сознания, охотно называют мифотворцами несогласных с ними коллег, но упорно избегают вопроса о степени мифологизации современного исторического знания. В лучшем случае его относят либо к сфере политизации истории с помощью сервильных mass media, либо к слабостям неподвластной профессионалам исторической памяти. Между тем вся писаная история – это история человеческой беспомощности и несовершенства, сдобренная мифом. В этом смысле современная историография – как и тысячелетие назад отчаянно пытающаяся сориентироваться во временных, территориальных и духовных пространствах – не составляет исключения.

Основу исторического сознания всегда составлял миф. В той мере, в какой он переставал соответствовать потребностям социально-исторического оптимизма, ему противопоставлялась утопия – происходил разрыв связи времен. Затем мифические и утопические компоненты массового сознания приходили в равновесие. Тогда возникал соблазн застоя – выгодный для бюрократии, но опасный для будущего нации.

Что же стоит за российским мифотворчеством в прошлом и настоящем?

История, которую мы выбираем