Россия и современный мир №3 / 2015

«Неужели у нашего правительства и сейчас не откроются глаза, что только свобода делает человека, а рабство – только скота, способного действовать лишь по указке возжей, бича и палки, – жаловался неизвестный автор письма из Троицко-Савска от 14 марта к В.Н. Зайцеву в Петроград. – Неужели и сейчас опыт войны не докажет нашим охранителям, что только народ может быть оплотом государства. Только Игнатьев говорит хорошие слова, а немецкое землевладение будет ожидать следующей русско-германской войны. Сильна у нас еще немецкая партия».

«Будет ли правительство продолжать трезвое понимание Столыпина генерал-губернаторской власти как супер-арбитража в юридической оценке распоряжений других властей в областях административных и экономических, или же задача ее получила более ограниченный радиус, сводясь к замене сложного термина “управление краем” упрощенным термином “командования обывателями края”, – спрашивал автор письма из Уфы от 28 апреля к С.Н. Палеологу в Петроград. – Я понимаю, что во время войны должности Командующего войсками и Генерал-Губернатор слиты. Но во время мира это один из тормозов для того, чтобы население чувствовало себя под этой властью не только “приказывающей и наказывающей”, а в уверенности, что можно жить и давать жить другим, не беспокоиться за завтрашний день и в доверии в благожелательности власти. Только такая уверенность сделает поляков и галичан надежными подданными, ибо лишь при ней они увидят, как много они выиграли, переменив Владыку. Неужели умрет прекрасное зерно, насажденное Столыпиным».

В назначении А.Н. Хвостова министром Внутренних дел член Гос. думы И.М. Гамов видел «перемену к худшему». «Министром Внутренних дел назначен крайний правый депутат Хвостов. Вот вам и новый курс, – писал он 1 октября из Петрограда к Л.М. Гамову в Благовещенск. – Правительство не обращает никакого внимания на общественное мнение и делами назначений по-прежнему ведают различные проходимцы Распутины, Варнавы и пр. Несмотря на это, внутри спокойно: все демократические организации скрепя сердце решили молчать до окончания войны. Все правительственные меры, раздражающие население, демократия считает провокациями в целях скорейшего заключения мира с Вильгельмом. Вызвав бунты и волнения, правительство может всю вину сложить на народ и заключить мир».

«Мы снова вступаем на опасный путь заигрывания с общественным мнением, – жаловался Н. Тальберг в письме из Петрограда от 20 июня к С.С. Онгирскому в Курск. – Путь этот в конце 18-го столетия во Франции и привел к эшафотам, а у нас в 80-х годах обагрился царственной кровью. Рано или поздно хмарь эта пройдет, но чего это будет стоить».

«Сознание величины событий очень смутно в народных массах, – писал С. Кондурушкин из Серноводска Самарской губ. 18 июля И.В. Гессену в Петроград. – Еще смутнее сознание опасности нашего поражения. Народные массы неподвижны и безвольны. Общество, не привыкшее к самостоятельности, в данный момент внушает мне меньше доверия, чем наше дурное правительство. Там есть хоть привычка “пасти стадо” и когда нужно “щелкать бичом”. Прошел год войны, а в стране нет даже самых общих единых сознаний, доступных и министру, и последнему мужику. Не верьте тем, кто скажет: нам все равно, пусть будут хоть немцы: это слова людей в раздражении на свое местное начальство. Планомерное осведомление об опасности этой войны могло бы в три месяца сделать Россию деятельной и единодушной».

Едва открылась сессия Государственной думы, как со всех сторон посыпались советы, как ей следует себя держать, какие начинания проводить в жизнь. Ожесточилась и критика каждого шага правительства.

«Гос. Дума должна говорить властным голосом, – писал Ф.А. Недоходовский из Ильинского Калужской губ. 20 июля члену Гос. Думы А.И. Шингареву в Петроград. – Всякие колебания гибельны. Избирательный закон должен быть изменен. Скажут – не время теперь, но разве лучше сражаться никуда негодным оружием, способным привести к Цусиме и Мукдену».

О своем тяжелом впечатлении от заседания Государственной думы сообщали и другие корреспонденты. Даже один из ее членов А. Ладыжин-ский писал 26 июля Е.Г. Ладыжинской в Зубцов Тверской губ.: «Я убежден, что нас совершенно зря вызвали в Гос. Думу. Дела никакого мы не делаем, да и делать-то нечего. Я по секрету спросил Поливанова, зачем нас собрали. Он ответил, что правительство опасалось раздражить депутатов, которые настаивали на созыве. Возможно, что Гос. Дума закроется раньше, чем все предполагали».

«Вернувшийся из Думы Щепкин вынес самое тяжелое впечатление от всей думской атмосферы, – сообщал Г. Алексеев в письме из Москвы от 27 июля к К.С. Алексеевой в Елисаветград. – Там царит полная растерянность; все думают только об одном, как бы поскорее разъехаться. Единодушия, конечно, никакого нет. А как только доходит до практических действий, так начинается полная разноголосица. Милюков не решает проводить в жизнь выставленные им лозунги. В результате правительство чувствует свою полную силу и ни на йоту не меняет своего поведения».