Россия и Запад на качелях истории. Том 1

...русские непременно с бородой, одержимые страстями и немного фантазеры; голландцы неуклюжие и, как дети, наивные; англичане скучные или немного «оксфордистые»; французы то чрезмерно чувственные, но невероятно рассудочные; немцы либо целиком поглощены музыкой, либо беспрестанно поглощают кислую капусту; венгры, как правило, безумно страстные, таинственные и накаленные, как нить электрозажигалки.

Дурно и смешно, конечно, но это все-таки уже и не «отрезанные младенческие головки на алтарях». Прогресс несомненен, хотя до объективного взгляда на соседа еще далеко. Камень (предрассудков и стереотипов) серьезно искрошился и измельчал. Правда, одновременно оброс новыми наслоениями мусора. Прав Дидро, обративший внимание на то, как легко «образованному народу отступить в варварский быт». И уж тем более отступить к варварской психологии.

Тогдашний европеец, сурово судивший московитов за дикость нравов, сам пока еще столь легко возвращался к варварству, что говорить о его превосходстве не стоит. Иван Грозный, которого иностранцы часто называли дикарем, справедливо пенял французскому королю за Варфоломеевскую ночь.

Как бы то ни было, контакт был установлен.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Первые «русские европейцы От Ивана до Петра

Русские разделились очень давно. Причем ни тот, ни другой лагерь никогда не был ни монолитным, ни однородным. И там, и тут полудрагоценные и драгоценные камни соседствовали с пустой породой и никчемным мусором. Так что сами по себе ярлыки помогают здесь мало.

Некоторые из патриотов в былые времена умудрились увидеть нечто дьявольское даже в привезенном из-за рубежа картофеле. Позже их идейные потомки обнаружили бесов уже в джинсах. Для такого рода людей русская вода всегда была мокрее, чем на Западе. Подобные крайности философ Николай Бердяев называл «детским славянофильским самодовольством». Другие патриоты, гордясь своим прагматизмом, готовы были брать у иностранцев технологию и комфортный быт, но одновременно выстраивали железные надолбы на пути любой заграничной идеи.

Были, однако, в том же лагере всегда и те, кто, стараясь сохранить русскую самобытность, к западным ценностям подходил критически: перенимая полезное, решительно отказывался от ненужного хлама. Бердяев уважительно называл их «первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети».

Это уже, естественно, камень в огород западников В этом лагере также всегда хватало своих собственных «городских сумасшедших». Все тот же Бердяев писал:

в радикальном западничестве русской интеллигенции всегда было очень много не только... чуждого Западу, но и совершенно азиатского. Европейская мысль до неузнаваемости искажалась в русском интеллигентском сознании. Западная наука, западный разум приобретали характер каких-то божеств, неведомых критическому Западу.

Слово «божество», использованное в данном случае Бердяевым, не кажется чрезмерным, если вспомнить слова известного русского западника Герцена:

...идеал наш, наша церковь и родительский дом, в котором воспитались наши первые мысли и сочувствия, был западный мир.

Если у крайних националистов то и дело вырывалось на свет божий напыщенное самодовольство, то западникам-радикалам принадлежит немало высказываний, за которыми сквозит откровенное презрение к собственному народу. Предтеча русских революционеров, известный литературный критик XIX века Виссарион Белинский, утверждал:

Люди так глупы, что их насильно нужно вести к счастью.

Он же заметил:

Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино, бить стекла и вешать дворян...

В 1917 году, в канун выборов в Учредительное собрание, большевик Володарский, тот же западник-радикал (ленинцы на азиатский манер довели до абсурда идеи западных социалистов), эхом повторил Белинского. Володарский заявил, что русский народ «не страдает парламентским кретинизмом», а потому Учредительное собрание должно стать «последним парламентским собранием в России».

Мысль о том, что людей «насильно нужно вести к счастью», была подсказана большевикам не только Марксом и Энгельсом, но и многими отечественными западниками.

Впрочем, и здесь, естественно, далеко не все выступали с радикальных позиций. В приведенном выше признании Герцена, что западный мир был для него и его соратников «родительским домом и церковью», не менее важны и другие слова публициста — о «первых мыслях».

У кого-то из западников «вторых мыслей» так и не появилось, а «первые» стали непреложными заповедями, но для других, в том числе и для самого Герцена, материал, почерпнутый на Западе, был лишь отправной точкой, импульсом к новым идеям.

«Русские европейцы» встречались в этом лагере не реже, а, пожалуй, даже чаще, чем в кругу их оппонентов. Критически перенимая чужой опыт, здравомыслящие западники не раз и не два в русской истории приходили на помощь беспомощной, но всегда «патриотической» власти, помогая России догнать Европу.