Россия и Запад. Парадигмы цивилизаций

Культурно-историческая традиция дворянских наций, прежде всего польской, содержала выраженный романтический компонент. В условиях консервативной модернизации эта традиция не только не угасала, но, напротив, получила развитие под влиянием широко пропагандировавшейся идеологии формирования «нового человека». Этот светский аналог христианства тоже ориентировал человека на жертвенность во имя служения высшей — духовной — цели, на альтруизм, деятельность на благо всего общества. Надличностные интересы усиливал синтез религиозно-романтической традиции с «социалистическим идеализмом». Массовая основа такого рода синтеза возникла в среде интеллигенции и распространялась на широкие слои общества.

На исходе соцмодернизации в Восточной Европе уверенно господствовали ценности, дающие ощущение безопасности и устойчивости. Образованную восточноевропейскую молодежь 1970-х годов, выросшую в условиях государственного и семейного патернализма, отличало и от всех предшествующих, и от последующего поколения ощущение финансово-экономической и физической безопасности, близкое к абсолютному.

В опыте этой генерации воплотилось и доиндустриальное прошлое, и наступающее постсовременное будущее, дав ослепительный, но короткий всплеск духовной энергии в виде специфического историко-культурного феномена человечества — «социалистического постмодерна». «Марксизм-ленинизм и построенный на его основе соцреализм превратились в социалистический гуманизм и базирующийся на нем социдеализм»… Причем жители крупных польских городов, «передовая» часть общества, обладали наиболее нематериалистическим складом мировоззрения… Господствовало ощущение преддверия новых грандиозных перемен, «атмосфера нарастающего праздника».

То, что Польша первой в восточном блоке отказалась от системы советского типа, М. Жюлковский связывает не столько с приверженностью ее граждан так называемым современным ценностям, сколько, напротив, со всплеском ценностей традиционных.

Оппозицию коммунистическому режиму в Польше, как впоследствии и в других странах региона, составляли не конкретные социальные силы и не интересы отдельных групп общества, а эмоционально окрашенные идеалы и ценности. Приоритет ценностей над интересами отличает человека традиционного общества, как до известной степени и общества постмодерна, от материалистически и рационалистически ориентированного человека эпохи модерна.

Самое поразительное, что все действительно «бархатные», эмоциональные всплески сознания, составлявшие сущность этой революции, были инспирированы самой господствующей идеологией, сформировались на ее основе и были направлены на ее обновление и развитие, но никак не крах. Социальную основу движения обновления составили крупнопромышленные рабочие и высококвалифицированные специалисты, госслужащие, воспитанные системой советского типа, образованные ею и «буквально воспринявшие тезис о своей ведущей роли в обществе». Более того, у них сформировалось исключительное чувство независимости и самоуверенности, которое проявлялось в амбициозных личных и общественных устремлениях.

В 1980 г. [на Гданьской судоверфи] движение имело выраженный патриотический и социалистический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценностей, идущих вразрез с существующей стратегией общественного развития».

Из этого следует, что желание существенной части новой интеллигенции восточноевропейских стран вырваться от России на Запад было вызвано не ценностной близостью к Западу, а взрывом традиционализма и «социалистического идеализма», а также романтическим национализмом. В цивилизационном плане это вектор, противоположный траектории западной цивилизации.65

Вот резюме исследований хода трансформации 90-х годов, данное в книге Н.В. Коровицыной:

«Экспансия рыночных структур так и не дала ожидаемого роста индивидуализма в Восточной Европе. В период рыночных преобразований первой половины 1990-х годов наблюдался, как ни странно, даже некоторый спад индивидуалистических наклонностей. Их «золотой век» пришелся на завершающий этап существования коммунистического режима. Желание работать в частном секторе начало снижаться в Польше уже с 1991 г., в других странах — на 1-2 года позже. «Увлечение» капитализмом оказалось в Восточной Европе непродолжительным, а предпринимательская активность прочно ассоциируется теперь с необходимостью нарушения закона и моральных норм.