Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 3

Для полной квазиклассовой победы, т. е. обретения трёхмерности (социальные и экономические гарантии помимо физических), номенклатуре оставалось устранить Хрущёва, тем более, что главное дело — выпуск пара таким образом, что стихийная демократизация снизу была приглушена, а её потенциал был свёрнут и использован для либерализации бытия верхов и их обслуги, слоёв-прилипал, — он сделал. Превращение номенклатуры в слой для себя с либерализацией фасада и отношений внутри самой номенклатуры требовало приглушения всех демократических форм. И тех форм, которые были характерны для ранней, послереволюционной стадии исторического коммунизма, когда любого начальника можно было подвергнуть критике, спросить с него и поставить к стенке как простого работягу, а то и прежде этого работяги в результате критики снизу. Такая социальная дисциплина была элементом «горячей» (1918–1921) и «холодной» (1921–1939) гражданских войн, служила средством жестокого отбора в господствующие группы и в то же время блокировала их превращение в квазикласс; с Хрущёвым «пирамида наказаний» перевернулась: наказание стало тем мягче, чем выше ранг; наказания ужесточались для рядовых граждан — «винтиков», как называл их Хрущёв. И тех форм, которые возникли в советском обществе во второй половине 1940-х — первой половине 1950-х годов в результате войны, а затем в послевоенное время. Номенклатуре надо было не только перехватить инициативу, но и направить процесс в безопасное и выгодное для себя как группы русло, сконцентрировать социальный гнев на одной персоне.

Таким образом, либерализация в духе ХХ съезда стала средством недопущения уже не только революционной, но и молодой системной советской демократии, пусть и потенциальной. Со всей отчётливостью результаты курса ХХ съезда проявились в брежневское время, когда переходный период (1945–1964) от ранней (сталинской) к зрелой (брежневской) модели исторического коммунизма завершился, когда «антисталинская пятилетка» была выполнена, а самого Хрущёва отправили на пенсию, а не расстреляли. В 1960-1970-е годы («Большая черепаха — ползучая эпоха» — так называл это время Б. Чичибабин) либерализация режима (а брежневский режим с его принципом «к людям надо мягше, а на вопросы смотреть ширше» был намного либеральнее хрущёвского, особенно по отношению к верхней половине социума) развивалась параллельно с его дедемократизацией. Собственно, то были две стороны одной медали. В этом плане ельцинский режим, окончательно раздавивший демократию в 1993 г., есть полная реализация одной из тенденций брежневского «застойного» курса плюс окончательное решение качественно нового вопроса о собственности. Так прочерчивается линия от 1956 к 1991 г. и далее.

В то же время курс ХХ съезда ни в коем случае не был буржуазным и не ставил целью реставрацию буржуазных порядков. Полагать так могут только люди, необременённые серьёзной подготовкой в области социальной теории и полагающие — в полном соответствии с советской пропагандой, продуктами которой они являются, — что социалистическое общество есть общество без неравенства, иерархии, господствующих групп и эксплуатации. Таких обществ вообще не бывает. У исторического коммунизма — свои формы и типы неравенства, иерархии, господствующих групп и эксплуатации, отличные, скажем, от феодализма или капитализма.

Развитый (зрелый) исторический коммунизм с необходимостью отличался от раннего превращением господствующих групп в слой для себя, усилением неравенства и т. д. (но без какой-либо буржуазификации и введения частной собственности). Тем не менее, на путь, который привёл к 1991 г., номенклатура вступила именно в 1956 г., на ХХ съезде КПСС, который поэтому будет оставаться «красным днём календаря» для властных групп постсоветского социума. Но ведь писал же В.В. Набоков: родина и власть — не одно и то же.

Леонид Брежнев и его эпоха [9]

В 1970-е годы трудно было представить, что когда-то мы будем отмечать (даже в смысле: фиксировать) столетие со дня рождения Брежнева. Интересен ли Брежнев как личность? Конечно, нет. Будучи по-человечески симпатичнее большинства своего предшественника и преемников он при этом был тем, кого именуют «серой личностью». Но он и не мог быть другим, иначе никогда не сделал бы карьеры при том антиестественном отборе, который был характерен для послесталинской номенклатуры и усиливался по нарастающей, кульминировав в Горбачёве и его команде. Брежнев тем и привлекает внимание, что был ярким представителем и выразителем интересов зрелой, сытой, а потому в целом незлой, не стремящейся лить кровь номенклатуры. Он был воплощением этого типа. Поэтому в столетний юбилей Брежнева надо говорить не столько о нём, сколько о модели и эпохе, которую он выражал, а точнее — отражал.