Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4

Однако с третьей четверти XIX в. в России наряду с этой тенденцией начала развиваться противоположная. Формирование капиталистической собственности, своей и иностранной, причем определенные сегменты власти функционально подключались к этой собственности, противоречило тенденции, о которой речь шла выше. Налицо противоречие, которое могло (должно было) разрешиться либо победой собственности и капитала над властью и традиционными слоями, либо освобождением власти от собственности. Самодержавие не могло обеспечить ни одного из вариантов решения, по сути, консервировало ситуацию, способствуя выработке социального динамита; такой курс, который мог принести хоть какие-то результаты при Николае I, при Николае II становился катастрофическим. Позднее самодержавие не могло не только разрешить противоречие, о котором идет речь, но даже сделать определенный выбор как в силу своей исходной природы, так и в силу самоолигархизации, выразившейся, помимо прочего, в импотенции аппарата управления, готовности многих его представителей играть в игры с оппонентами режима — от революционеров до агентов западных спецслужб. Иными словами, позднее самодержавие не могло выступить субъектом изменений, которых требовало набиравшее остроту противоречие — в 1913 г. это было очевидно, и патриотический порыв 1914 г. приглушил остроту всего лишь на год.

Второе противоречие, связанное с первым, заключалось в следующем. Традиционное русское хозяйство, в основе которого лежало наше «рискованное земледелие», создавало небольшой, в отличие от западноевропейских и большей части азиатских обществ, по объему совокупный общественный продукт, к которому и примерялись потребности традиционных господствующих слоев, определявшиеся русской «системой работ». С XVIII в., особенно с екатерининских времен, ситуация стала меняться: русское дворянство усвоило западные потребности, определявшиеся раннекапиталистической, буржуазной «системой работ», а местная-то система работ осталась прежней. Эта проблема была «решена» усилением эксплуатации крестьянства — в три раза всего лишь за 30 лет. Дальше этот процесс шел по нарастающей, резко рванув в последней четверти XIX в. в связи с интеграцией России в мировую капсистему в качестве поставщика зерна и сырья.

«Западнизация» пореформенной России привела к тому, что наряду с прибавочным у населения стали отчуждать часть необходимого продукта. Запад, писал один из самых блестящих и умных русских публицистов рубежа XIX–XX вв. М. О. Меньшиков, «поразил воображение наших верхних классов и заставил перестроить всю нашу народную жизнь с величайшими жертвами и большою опасностью для нее. Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и еще недавно зажиточной страны совсем нищей, — Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и все это для того только, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. Девятнадцатый век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России. Из России текут реки золота на покупку западных фабрикантов, на содержание более чем сотни тысяч русских, живущих за границей, на погашение долгов и процентов по займам и пр., и неисчислимое количество усилий тратится на то, чтобы наперекор стихиям поддерживать в бедной стране богатое культурное обличье. Если не произойдет какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьется дальше, то Россия рискует быть разоренной без выстрела…».

М. О. Меньшиков (25.09.1859–20.09.1918)

Иными словами, возникло противоречие между потребленческим вектором верхушки и жизненным вектором огромной массы населения, «моральную экономику» которой эта верхушка разрушала и как экономику, и как моральную. То, какой остроты достигло противоречие, продемонстрировала пугачевщина 1906–1907 и 1916–1917 гг. Разрешить и это противоречие, как показала столыпинская реформа, власть не могла — только обострить.