Россия молодая (Книга 2)

Поручик Мехоношин сразу вспотел, ойкнул, побежал за караулку - седлать коня. Руки его не слушались, он задыхался, не мог толком затянуть подпругу. Выстрелы делались чаще и чаще, с Двины донесся протяжный крик. Мехоношин, пригибаясь, потянул коня на дорогу и только здесь сел в седло. Тут ему стало спокойнее, он перекрестился и, прошептав: "Шиш вот вам, стану я ради вас, прощелыг, помирать", - дал шпоры коню и поскакал к Архангельску.

В городе поручик без труда отыскал покосившуюся, поросшую мхом избу кормщика Лонгинова и вошел с тем властным видом, которого всегда страшились подчиненные ему люди. Однако Нил, еще не отдохнувший с дороги, хлебал щи и поручика не испугался, а белобрысый мальчик даже потрогал шпагу Мехоношина. Девчонка жалась в углу.

- Здорово! - сказал Мехоношин.

- Ну, здорово! - ответил Лонгинов, облизывая ложку.

- Ты и есть кормщик Лонгинов?

- А кто ж я еще? Известно - Нил Лонгинов.

- Сбирайся, тебя князь-воевода требует.

- Чего сбираться? Едва вошел - сбирайся! Дай хоть ночку поспать.

- Нельзя! - твердо сказал Мехоношин. - Спехом велено.

- Да на кой я ему надобен? - рассердился кормщик. - Будто и не кумились.

- Там узнаешь...

Нил вздохнул:

- Куда ж ехать-то? Съезжая будто на замок заперта, - солдаты на шанцах говорили. В самый в боярский дом?

Громыхнула дверь, вошла Фимка с деревянным подойником - доила корову.

- Вот офицер пришел, - виноватым голосом сказал Лонгинов. - К воеводе требует...

Ефимия поставила подойник, поддала ногой мурлыкающему коту, чтобы не совался к молоку, посмотрела на Мехоношина:

- Да он едва с моря вынулся, чего натерпелся-то, господи! Едва шведы смертью не казнили, вешать хотели.

Мехоношину надоело, он топнул ногой, заорал, что выпорет батогами. Нил поднялся, дети жалостно заплакали.

- Конь есть? - спросил поручик.

- Не конь - огонь! - усмехаясь, похвастал Лонгинов.

Вывел из сараюшки старого, разбитого на все четыре ноги мерина, взобрался на него, сказал с озорством:

- Давай, кто кого обскачет? Ух, у меня конь!

Фимка выла сзади, возле избы, провожала мужа словно на казнь.

В Холмогорах Мехоношин сказал воеводе:

- Привез тебе, Алексей Петрович, рыбака-кормщика: сам он своими глазами видел на шведском флагмане кормщика Рябова, знает верно, что тот кормщик шведу предался. Капитан-командору сей Рябов наипервейший друг. Теперь рассуждай...

Прозоровский ахнул, взялся за голову:

- Ай, иудино семя, ай, тати, ай, изменники...

- Думай крепко!

- Ты-то сам как, ты что, поручик?

Мехоношин насупился, молчал долго, потом произнес со значением в голосе, твердо, словно бы отрубил:

- Измена.

- Отдадут Архангельск?

- Отдадут, и сам Иевлев, собачий сын, ключи им подаст.

Прозоровский ударил в ладоши, велел ввести Лонгинова. Кормщик вошел, словно не впервой, в дом воеводы, сонно оглядел ковры, развешанные по стенам сабли, хотел было сесть, воевода на него закричал.

- Ну-ну, - сказал Лонгинов, - что ж кричать-то? Намаялся я, на своем одре столько едучи...

- Говори! - приказал воевода.

- А чего говорить-то?

- Как Рябова изменника видел, что слышал, все по порядку...

Лонгинов неохотно, но в точности, стал рассказывать. Воевода слушал жадно, кивал, поддакивал:

- Так, так, так! Ай-ай! Так, так...

3. АФОНЬКА КРЫКОВ ИМ ДАСТ!

- Палят! - сказал Митенька. - Слышь, дядечка!

- Слышу, молчи! - ответил Рябов.

- И сколь много времени все палят да палят! - опять сказал Митенька. Помощь им пришла, что ли?

- Помолчи-ка! - попросил кормщик и приник ухом к переборке, но теперь стало слышно хуже, чем у двери. Гремя цепью, он опять пошел к двери.

- Солдаты? - спросил шепотом Митенька.

- Таможня! - так же шепотом, но радостно сказал кормщик. - Таможня, Афанасий Петрович бьется.

Опять ударило несколько частых раскатистых выстрелов, и тотчас же что-то упало, тяжело шурша по борту корабля. Наверху, на шканцах, раздавались крики, вопли, стоны. Сюда это все достигало глуше, тише, но все-таки было понятно, что наверху идет сражение.

- Сколько ж их? - спросил Митенька. - Мы давеча на шанцах были, немного там таможенников, дядечка. Разве сдюжают? А шведов...

Кормщик отмахнулся, вслушиваясь. Наверху попрежнему стреляли, теперь выстрелы доносились с носа корабля, а на юте стало как будто тише. А потом стало совсем тихо.

- Кончили с ними! - устало садясь, сказал Митенька.

Рябов тоже сел; в темноте было слышно, как он дышит.

- Кончили? - спросил Митенька.

- Еще погоди! - с угрозой в голосе ответил Рябов. - Больно ты скор.

Наверху с новой силой загрохотали выстрелы, Рябов сказал:

- Вот тебе и кончили. Афонька Крыков им даст еще, нахлебаются с ним горя...

Опять завыли, закричали шведы, с грохотом, стуча коваными и деревянными башмаками, полезли наверх по трапу. Мимо проволокли кого-то стонущего и вопящего.

- Раненый, небось! - сказал Митенька.

- То-то, что раненый! - ответил Рябов. - Не лезь, куда не надобно, и не будешь раненый. Чего им у нас занадобилось? Где ихняя земля, а где наша? Шаньги двинской захотели, вот - получили шаньгу! Да оно еще цветочки, погодя и ягодок достанут.