Россия молодая (Книга 2)

- Почивает еще князь-воевода! Немощен... Столь велики недуги...

- Буди! - приказал Егорша. - Недосуг мне.

- Никак не велено! - кланяясь повторял дьяк. - Строг, на руку скор...

- Ждать мне нельзя! - сказал Егорша. - Еду к Москве с донесением государю...

Дьяк испугался, побежал по скрипучим половицам - к воеводе. Егорша сел на лавку, задумался. Через покой широким шагом, словно не замечая Егоршу, прошел Мехоношин. Хлопнула одна дверь, потом другая. Сверху, с лестницы на Егоршу смотрели старые девки-княжны, осуждали, что-де не кланяется, не спрашивает про здоровье. Недоросль Бориска подошел поближе, заложил руки за спину, осведомился:

- Верно, будто викторию одержали?

- А тебе что? - грубо спросил Егорша.

- А мне то, что я воеводы сын! - выпятился недоросль.

- Таракан ты запечный, а не воеводы сын! - ответил Пустовойтов. Постыдился бы спрашивать.

Старые девки зашептались, укоряли Егоршу, что-де не знает шевальерства, не обучен плезиру, небось, как прочие иевлевские, - портомоин сын. Егорша сидел, глядя в сторону, поколачивая хлыстом по ноге.

В доме все время слышалось движение, бегали слуги, носили воеводе моченую клюкву, рассол, тертый хрен, пиво - опохмелиться. Сверху иногда доносилось грозное рычание, уговаривающий голос Мехоношина. За спиною у Егорши скрипели двери, половицы, перемигивалась дворня. Казалось, что вся боярская челядь о чем-то сговаривается. Егорше надоело, он сказал старушке карлице:

- Ты, бабка, скачи быстрее, сколько мне ждать?

Карлица завизжала мужским голосом, перекувырнулась через голову, пропала в сумерках воеводского пыльного дома. Тотчас же пришел думный дворянин Ларионов, без поклона, сурово, словно арестанта, повел Егоршу по ступеням наверх в горницу. Воевода сидел отвалившись в креслах, лицо у него было серое, опухшее, глаза едва глядели, лоб повязан полотенцем с тертым хреном. Думный Ларионов сел на лавку, вперил в Егоршу острые глазки, стал качать ногою в мягком сафьяновом сапожке. За спиною воеводы покусывал губы поручик Мехоношин. Подалее перешептывались дьяки. Егорша поклонился Прозоровскому, передал, что было велено Сильвестром Петровичем. Воевода неверным голосом, плохо ворочая языком, спросил:

- Иевлев твой да Крыков - дружки?

- Как - дружки? - не понял Егор.

- Одного поля ягода?

Мехоношин все облизывался, все покусывал губы, слушал, пряча взгляд. Ларионов покачивал ногою, смотрел исподлобья, словно бы к чему-то готовясь.

- Рябов да Крыков дружки, - продолжал воевода, - то мне ведомо. Крыков с капитан-командором, небось, тоже прелестные листы читали, одним миром воры мазаны, одно скаредное, подлое дело затеяли...

Егорша, напрягшись, побелев, прервал воеводу:

- Сии поносные слова, князь-воевода, мне слушать непереносно. Я по делу на Москву послан и должен там быть без всякого промедления...

- Ты?

- Я, князь-воевода!

- А ты какого роду-звания?

Егор, насупившись, чувствуя беду, ответил, что роду он простого. Тогда тонким голосом, словно читая по книге, думный дворянин сказал, что негоже ему, смерду, мужицкому сыну ехать пред светлые государевы очи. Поедет к Москве иной человек, дворянского роду, а Егорше приказано от воеводы сидеть здесь, в Холмогорах. Егорша вспыхнул, закричал, что ему велено отбыть самим капитан-командором. Тогда вперед вышел Мехоношин, прищурился:

- Подай-ка письмо!

- Тебе?

- Мне!

- А ты кто таков здесь есть?

- Таков, что тебе мой приказ - в закон!

Воевода что-то замычал, тоже протянул руку за письмом... Егорша, плохо соображая, трясясь от бешенства, выбежал во двор - к коновязи.

Вороного его жеребца здесь не было.

Какие-то слуги в однорядках, жирные, здоровые, косматые, играли возле коновязи в зернь. Ругаясь, Егорша спросил, где его жеребец, куда воры свели коня, для чего делают не по-хорошему? Слуги, пересмеиваясь, не отвечали. Тогда он схватил самого здорового за ворот, тряхнул, поставил перед собою, но тотчас же сзади его ударили под колени, и он упал навзничь - в гущу челяди. Несколько слуг навалилось ему на грудь, другие на ноги. Он потерял сознание.

- Полегче, полегче! - сказал Мехоношин. - Досмерти-то и не для чего. Бери, кидай в яму, где Лонгинов скучает, вдвоем повеселее им будет.

Слуги взяли Егоршу за ноги и за руки, понесли в сад; тут под дубочком была вырыта яма с крышкою из железных полос. У ямы Егоршу положили на землю. Мехоношин наклонился над ним, поискал в его карманах, нашел письмо Сильвестра Петровича к царю и возвратился к воеводе. Прозоровский стоял у окна, охал, сгонял с пива пену, пил маленькими глотками.

- Теперь нам обратного пути нет, князь! - сказал Мехоношин. - Начали дело, надо, не робея, до конца делать...

- Беды как бы не было! - прижимая рукою полотенце ко лбу, заохал Прозоровский. - Смело больно начали, пропадем, поручик...

- Хуже не будет! - со значением произнес Мехоношин. - А коли с умом делать - ничего и не откроется. Поеду я сам к Москве, все великому государю поведаю о тебе на первом месте. Нам самим об нас и думать, другие-то не помогут.

Прозоровский сел на лавку, запричитал:

- Голова моя кругом пошла, все вертится, ей-ей, свет не мил...