Россия молодая. Книга 2

– Завсегда у них так, у иноземцев. Тарелок наставят, блюд, ножичков разных, ложек, стаканов, а харчей путных – и всего ничего. Вишь – рыбка дохлая, вишь – сухарь, мяса чуть-чуточка – и будь здоров! Нет, они нам, други любезные, карбас потопили, они меня голым-босым оставили, они меня и кормить будут по-нашему, а не по-своему. Скажи им, Митрий, на Руси-де едят толстотрапезно, а так, что ж, – насмешка одна. Пущай принесут щей, головизны какой, тельное там, другое что...

Митенька с удивлением, робея, взглянул на кормщика, тот едва заметно улыбался, в глазах его горели быстрые недобрые огни, между бровями легла складка. Митенька знал это выражение лица кормщика: таким он становился в море, в жестокий шторм...

Хлопнула дверь, вернулся Джеймс.

Рябов поднял стакан с вином, сказал полковнику:

– Что ж, господин, у тебя и другой кафтан не хуже парчового. Вишь, тоже с серебром, шитье какое. Богато вы тут живете, безотказно. Торгуете, я чаю, с выгодой, безубыточно...

Джеймс сел рядом с фру Юленшерна, наклонился к ее розовому душистому уху, сказал шепотом:

– Он просто дурак, этот русский Иван. До сих пор не понял, что мы вовсе не купцы...

– Он простодушен и доверчив! – ответила фру Юленшерна. – Дитя моря... Ничего, со временем он все поймет и будет отлично служить нам!

Все шло хорошо. Русский кормщик казался им воплощением простодушия, они посмеивались про себя и выполняли все его желания. Русский был таким, каким они хотели его видеть, и все ладилось в этой игре до тех пор, пока кормщик не почувствовал на себе чей-то пристальный и недоброжелательный взгляд. Он осмотрелся – все было попрежнему, только Джеймс раскраснелся от выпитого вина, да Юхан Морат о чем-то перешептывался со своим другом Бремсом...

– Ну! – сказал ярл Юленшерна. – Не пришло ли время поговорить о деле?

Они сидели друг против друга – шаутбенахт, откинувшись в кресле, и Рябов. Шхипер Уркварт понял, поднялся, мигнул другим офицерам. Фру Юленшерна перебирала клавиши клавесина. Артиллерист Пломгрэн взял лютню, Морат запел старую песню о злой колдунье. Ярл Юленшерна медленно говорил:

– Вы проведете нашу эскадру двинским фарватером к городу Архангельску. Если нас ожидает баталия – мы примем ее и разгромим врага. Вы опытный моряк. Наши корабли – военные корабли, по всей вероятности вы это заметили. Очень многое из того, что нас ожидает, зависит от опытности и искусства кормщика, поэтому мы не посчитаемся с наградой денежной. Более того, гере лоцман. Когда мы выполним наш долг, заслуги ваши будут оценены королем Швеции. Всю мою жизнь я служил короне во флоте. Мне достаточно посмотреть на человека, и я вижу, моряк он или нет. Вы моряк! Вас ждет большое будущее. Вы станете лютеранином, и, несомненно, его величество король Швеции назначит вас капитаном одного из славных своих кораблей...

Рябов повернулся к Митеньке: тот сидел бледный, губы его беззвучно двигались. Кормщик велел спокойным голосом:

– Переведи что говорит.

Митенька заговорил. Рябов слушал потупившись, порою кивал головой. У клавесина все еще пели песню со странным припевом:

Караби,
Тити Караби,
Тото Карабо,
Эй, дядя Гильери,
Не пропади смотри...

– Все сказал? – спросил Рябов.

– Все, дядечка.

– Теперь отвечай!

Кормщик стал говорить, и вдруг понял, чей пристальный взгляд тревожил его: слуга в коротком красном кафтане убирал со стола посуду и порою словно упирался в Рябова упрямыми серыми жесткими глазами. Заметив, что кормщик замолчал, шаутбенахт приказал Якобу убираться вон. Тот, высоко держа поднос, пошел к двери. Кормщик заговорил опять. Он не смотрел на Митеньку, но видел, как юноша сжимает руки, слышал, как он вдруг задохнулся и как вновь стал дышать быстро и коротко.

– Ну? – с угрозой в голосе спросил Рябов.

– Не стану я переводить такое! – громко сказал Митенька. – Не стану. Да что ж это, дядечка?!

– А не станешь, так и не надо! – с той же угрозой произнес Рябов и поманил к себе Окке, который стоял у дверного косяка.

Окке подошел с готовностью, Митенька вцепился в руку Рябова, тот стряхнул его горячие пальцы, заговорил медленно, глядя на шаутбенахта:

– Эскадру я провести могу, но то дело нешуточное, надобно ждать большую баталию, и кто живым до Архангельского города доберется – пусть вечно бога молит. Пушек много, и пушки те грому натворят. Об том упреждаю. Еще на шанцах быть досмотру таможенному – бой там завяжется. Так что, может, и огород городить безвыгодно вам?

Шаутбенахт слушал внимательно, смотрел не отрываясь в глаза Рябову, сосал погасшую трубку. У клавесина весело пели:

Тити Караби,
Тото Карабо,
Эй, дядя Гильери...