Россия молодая. Книга 2

В избу, где лежал усопший, крестясь, заходили крепостные строители – каменщики, плотники, кузнецы; кланялись долго, молча смотрели в значительное лицо покойника. Уже все почти знали, что Никифор опознал шведского подсыла, что сам он бежал от шведов, что привез какое-то тайное и важное письмо, и все кланялись покойнику не просто по обряду, а потому, что он был здесь первым, кто не дрогнул от шведского вора, идущего ныне на Архангельск.

К вечеру проститься с мертвым пришел со всем почтением капитан-командор – при шпаге, в треуголке, в белых перчатках. Пушкари, каменотесы, солдаты расступились. Сильвестр Петрович встал перед гробом на колени, земно поклонился. Народ в избе вздохнул единым вздохом, все одобрили Иевлева: вон как офицер почитает истинную доблесть. Заплакали старухи. Старый поп, отец Иоанн, читал псалтирь вместо запивашки-дьяка:

«Сокроешь лицо твое – смущаются, возьмешь от них дух – умирают и в прах свой возвращаются. Пошлешь дух твой – созидаются и обновляют лицо земли!»

– И обновляют лицо земли, – тихо, одними губами повторил Иевлев.

Выходя, он увидел Рябова, – тот стоял у дверного косяка, внимательно слушал слова писания. Тихо плакала Маша, неподвижно, очень бледная стояла Таисья. А во дворе, возле избы, в которой лежал покойник, перекликаясь веселыми голосами, играли и бегали рябовский Ванятка с дочками Сильвестра Петровича.

Иевлев сел на лавку в крепостном дворе. Ласточки стремглав, зигзагами носились над головой, они уже вывели птенцов под краем купола нынче срубленной крепостной церквушки. И птенцы высовывали из гнезда носатые головки, жадно разевали клюв, пищали...

Сильвестр Петрович сидел долго, курил, думал. Мимо на полотенцах солдаты понесли гроб в церковь – отпевать Никифора; поп Иоанн, низко опустив голову, размахивал кадилом, синий сладкий дымок ладана не таял в неподвижном воздухе.

К Иевлеву подсел Рябов. Сильвестр Петрович спросил:

– Все поглядел, Иван Савватеевич?

– Поглядел кое-чего! – ответил кормщик.

– Ну, как? Отобьемся?

Рябов ответил не сразу:

– Дело нелегкое. Цитадель твоя, Сильвестр Петрович, не поспела еще. Одна стена вовсе не достроена, там и пушки не поставишь. Что, ежели они завтра или послезавтра припожалуют, – тогда как?

Сильвестр Петрович молчал. Мимо, тихо разговаривая, прошли Маша и Таисья. Он проводил их взглядом, опять подумал: «Вот, отбираю у тебя твоего кормщика, может – навечно. Много ли прогостил муж у жены, у сына? И опять уходить ему!»

– Стена не достроена, да мель перед цитаделью хитрая есть! – глухо сказал Иевлев. – Та мель много добра может принести делу нашему, ежели с разгона, при хорошем ветре флагман на мель сядет...

Он опять замолчал. Сердце его билось сильно, так сильно, что дыхание вдруг перехватило. Вот они наступили трудные минуты.

– Размышлял я, Иван Савватеевич. Размышлял немало. Надобно подослать к ворам на эскадру кормщика, тот кормщик должен быть человеком смелым, человеком, который шведам известен за опытного лоцмана. А идут с эскадрою старые наши знакомые: шхипер Уркварт, конвой Голголсен и иные негоцианты...

– Знаю я их, – негромко произнес Рябов. – Да и они меня знают.

Кормщик усмехнулся, лукавые огоньки зажглись в зеленых глазах.

– А хитер ты, Сильвестр Петрович! – сказал он добродушно. – Хитро придумал. Что ж... Значит – приятели на эскадре? Услужить им как следует, старым приятелям, – это можно.

Иевлев не отрываясь смотрел на кормщика.

– Негоциантами рядились, черти! – сказал Рябов. – Сего Уркварта я вовек не забуду... Что ж, вроде бы невзначай к ним попасться? Рыбачил будто, они и схватили?

– Невзначай! – сказал Иевлев. – Подалее от Архангельска. В горле... Мель мы еще укрепим для верности: струг потопим с битым камнем, али два струга. Вешки поставим обманные, как бы фарватер они показывать будут, а на самом деле – мель. Мало ли что, вдруг кормщик не рассчитает...

– Для чего ж не рассчитать? – спросил Рябов. – У меня, я чай, голова не дырявая, не позабуду. Мне и идти, более некому...

Иевлев глубоко вздохнул. Давно не дышал он так легко и спокойно, давно не было так полно и радостно на душе. Вздохнул – словно все трудное уже миновало, словно вышел из чащи на торную дорогу, вздохнул, как вздыхает усталый путник, увидев кровлю родимого дома.

– Хитро рассудил! – еще раз сказал Рябов. – По-правильному.

– Денег с них запросишь! – произнес Иевлев. – Да поболее. Поторгуешься...

– А как же! Не без торговли!

– Долго торговаться будешь...

– Да уж оно так, оно вернее...

Помолчали. Рябов сказал грустно:

– Дома-то почитай что и не погостил. Таисья убиваться станет...

Он покачал головою, задумался.

– Кроме тебя некого, – сказал как бы виновато Сильвестр Петрович. – Я и то раздумывал, – Семисадова? На деревянной ноге нельзя ему. Тут, может быть, и побороться и бежать понадобится, а на деревяшке разве далеко ускачешь? Еще Лонгинов – кормщик добрый, да не ума палата: слыхал, как он во гробе второго пришествия дожидался?

Рябов засмеялся невесело: