Россия молодая. Книга 2

– Слыхал, Сильвестр Петрович! Да нет, тут и спору быть не может, мне идти, другому незачем. Оно, ежели пораскинуть мозгами, работенка такая – можно и головы не досчитаться, да ведь оно и везде не без убытков. С хитростью ежели делать, так еще, глядишь, и погуляем. Охать не приходится; охали, говорят, до вечера, а поужинать и нечего. Об смерти думать тож не станем, мы ее перехитрим. Я нынче об другом: Таисья чтоб не знала, а? Хватит на ее век горя. Ну, коли не вернусь, тогда ничего и не поделаешь, а покуда... Что присоветуешь сказать ей?

Сильвестр Петрович пожал плечами:

– Дурному не поверит Таисья Антиповна, думать надо – что вместно будет...

Подошел Ванятка с иевлевскими дочками, принес кораблик, выструганный из коры. Кормщик взял из рук мальчика нож, подправил мачту, потом натянул снасть.

– Город они, тати, пожгут, ежели дорвутся, – говорил Рябов, – кровищу пустят, нельзя их до Архангельска допускать! И народу никуда не деться. Не уйти с немощными да с детьми малыми. Разорение великое...

– А вон и пушки у меня! – сказал Ванятка, показывая пальцем на палубу своего кораблика.

– Пушки у него! – сказала Верунька.

– Пушки! – подтвердила Иринка.

– Ну, иди, сынок, иди! – велел Рябов. – Иди, гуляй!

Дети ушли, кормщик задумчиво продолжал:

– Так-то, Сильвестр Петрович. На сем и порешим: пойду далеко в море, повстречаю их, будто невзначай, поломаюсь всяко, а потом, глядишь, и продамся за золотишко. Они народец такой – все привыкли покупать. Ну, а ежели что не задастся – так у нас, у беломорцев, недаром говорят: упасть – да уж в море, в лужу-то вовсе не к чему.

Сильвестр Петрович хотел ответить, не смог – задрожали губы. Рябов то заметил. Словно стыдясь слабости капитан-командора, заговорил о другом: на съезжей сидит мастер с пушечного двора Кузнец, пытают его жестоко. Сидят под караулом и еще некоторые посадские, пошто в нынешние лихие времена людей мучают?

Мимо, ковыляя на деревянной ноге, шел Семисадов, и Иевлев окликнул его, приказал:

– Ты, боцман, возьми матросов потолковее, десятка два, да с теми матросами спехом – в город. Всех, кто на съезжей за караулом сидит, – на волю. Пытанным, немощным – лекаря. Здоровым – водки по доброй чарке. Есть там разбойнички, воры, у дьяка моим именем строго спросишь, – тех на работы в город. Съезжую – на замок...

Семисадов слушал с радостью, большое, в крупных веснушках лицо его сияло.

– А палача с подручным куда? – спросил он.

– Дела, небось, и для них найдется, – ответил Иевлев. – Пусть в городе потрудятся – там и посейчас рогатки ставят, помосты, надолбы...

– Как бы их не тюкнул там народишко-то! – с усмешкой сказал боцман. – Ненароком, мало ли...

Рябов спросил прямо:

– А тебе жалко, что ли? Ну и тюкнут на доброе здоровье... Сказано тебе: съезжую – на замок...

– А ключ – в Двину! – весело, полным голосом договорил боцман.

Он не мог устоять на месте, бросился было выполнять поручение, но Иевлев окликнул его:

– Погоди! Дьяков за ненадобностью отпустишь пока к своим избам, пусть идут...

– Ну, Сильвестр Петрович! – воскликнул боцман. – Ну! Говорю тебе истинно: не забуду я нынешнего дня. И народишко не забудет, об том постараемся...

– Иди, иди, делай! – улыбаясь, сказал Иевлев. – Иди!

– Пожалуй, и я с ним пойду! – потянувшись, сказал кормщик. – Пора и дома побывать. Карбас-то немалый пойдет? Возьмете меня с женой да с Иваном?

Проводив кормщика, Сильвестр Петрович опять сел на лавку возле церкви. Уже наступил вечер, но в крепости еще работали, слышались равномерные гулкие удары молотов, скрипели доски под тяжелыми ногами носаков, которые поднимали на крепостную недостроенную стену корзины с кирпичом. По счету, громко, пушкарские подручные принимали с карбаса ядра, перекидывали друг другу, покрикивали:

– Держи, Семен!

– Еще!

– Ах, хорошо яблочко!

– Принимай!..

Опершись на трость руками, на руки положив подбородок, Сильвестр Петрович все думал: ему представилось вдруг, как Семисадов нынче выпускает из острога того самого человека, который в ту сырую весеннюю ночь метнул в него, в Сильвестра Петровича, нож. Мгновенная злоба стиснула сердце, но он тотчас же вспомнил отчаянного мужика тогда, в лесу, по дороге на Холмогоры, и подумал, что не ему судить; пусть, коли без этого нельзя, судят другие. Ему же оборонять город, а как его оборонять, ежели нынче начать разбираться в судьбах измученных тяжкою жизнью каменщиков, землекопов, кузнецов, плотников?

Давеча воевода сказал про офицеров. Но кто же они, сии офицеры?