Россия: народ и империя, 1552–1917

Постоянное напряжение, разочарованность и страх, порожденные суровыми условиями каторги, обострили его болезнь. Писатель пережил религиозное озарение, отчасти под впечатлением безобразной, случившейся на его глазах сцены, когда несколько каторжан до полусмерти избили пьяного татарина. После, лежа в бараке, Достоевский припомнил случай из детства, когда какой-то крепостной помог ему успокоиться — мальчику показалось, что за ним гонится волк.

«Может быть, только Бог видел сверху, какое глубокое и просветленное человеческое чувство, какая трогательная, почти женская нежность наполнила сердце грубого, неграмотного крепостного».

Даже на каторге Достоевский наблюдал в русских крестьянах проявления прекрасных человеческих качеств: во время празднования Пасхи и Рождества, когда устраивались любительские театральные представления, «странный отблеск детской радости, милого, чистого удовольствия сиял на этих изборожденных, клейменых лбах и щеках, в этих взглядах людей, доселе мрачных и угрюмых».

Воспоминания об этих коллективных праздниках и личный опыт знакомства с темной стороной человеческой натуры заставили Достоевского отбросить идею, что рациональное и гуманное общество может быть навязано людям группой интеллигентов. Наоборот, последние романы постоянно полемизируют с русским социализмом. Так, в «Записках из подполья» высмеивается идея совершенного общества в хрустальном дворце, изложенная Чернышевским в книге «Что делать?». Достоевский пришел к убеждению, что способность крестьян подниматься над грехом, преодолевать границы мерзкой повседневности — пусть даже ненадолго, во время общих празднеств унаследованной христианской веры — просветит интеллигентов и возвратит их в общество, от которого они сами оказались отчужденными из-за своего рационализма. Это и стало ядром послания людям, которое писатель до самой смерти излагал не только в романах, но и в статьях.

Достоевский считал, что заново открыл истинную православную и народную Россию, скрытую Россией рационализма, материализма и социализма, и что его цель состоит в том, чтобы создать образ — если угодно, икону — настоящей России как средство переориентации взглядов общественности. Эта настоящая Россия виделась ему маяком для других наций: «Она произнесет решающее слово великой всеобщей гармонии», которое примирит воюющие и несчастные народы Европы. Такова тема «Дневника писателя», «Братьев Карамазовых» и речи на пушкинском юбилее в июне 1880 года.

Для выражения своих идей в «Братьях Карамазовых» Достоевский привлек полузабытую русскую традицию старчества. Особую часть текста составляют автобиография и духовные размышления отца Зосимы. В ранней жизни Зосимы заметны черты, характерные для так называемых «юродивых», людей, чье слабоумие или безумие и аскетический образ жизни, по сути, являются вызовом условностям и лицемерию «нормального» человеческого общества. Молодой Зосима воодушевлен примером старшего брата, атеиста, который в конце короткой жизни обратился к религии и проповедовал всеобщую любовь и прощение: «Мы все виноваты… за всех и за все».

Так Достоевский придал крестьянской традиции и административной категории круговой поруки искупительное духовное значение.

Свою взрослую жизнь Зосима начал так, как свойственно элитной молодежи императорской России: посещал кадетский корпус, учился манерам и французскому, завоевал популярность товарищей по полку. Но внезапно порвал со всем, на дуэли отказался стрелять в своего противника и попросил у него прощения — это так противоречило полковым нравам, что Зосиме пришлось уйти из армии, которую он сменил на монастырь. Опыт и долгие годы аскетической дисциплины дали право обращаться к своим ученикам с советом: «От народа спасение Руси… Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная Русь. Берегите же народ и оберегайте сердце его. В тишине воспитайте его. Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ — богоносец».

Достоевский так и не написал планировавшееся продолжение романа, так и не развил образ Алеши, «святого грешника», как представлялось писателю. Алеша должен был повторить путь Зосимы, пройдя испытание атеистическим социализмом, и стать старцем. Но даже без написанных томов мы можем сказать, что до некоторой степени Достоевский выполнил задачу, поставленную Гоголем во втором томе «Мертвых душ»: показать воображаемое спасение России. При этом он более или менее игнорировал официальные структуры империи, сосредотачиваясь на православном христианстве и крестьянстве как источниках спасения.