Россия – наша любовь

К Рассадиным мы не попали в тот памятный 1961 год, когда мы бегали с одного вечера на другой, из одного дома в следующий, когда были написаны тексты о шестидесятниках для журнала «Пшеглёнд Культуральны», хотя имя Станислава Рассадина уже появлялось во многих журналах. Это они нашли нас в Варшаве, когда приехали в турпоездку где-то в середине шестидесятых годов. Вместе с ними был Толя Кузнецов с красавицей женой, позже наш многолетний друг по переписке (он не имел ничего общего с Феликсом Кузнецовым, который начинал как либеральный критик, защитник гневной молодежи, а завершил свою карьеру сотрудником Союза писателей, чиновником по делам литературы, громившим Пастернака и других писателей). Толя долгие годы собирал материалы о великой пианистке Марии Юдиной, которую мы видели, когда она играла на памятных похоронах Твардовского все в том же ЦДЛ[164].

Мы долго обменивались письмами с Толей, время от времени встречались. Затем он исчез из поля зрения. Растаял в тумане…

Стасик и Алла, как и многие другие, постучали в двери нашей однокомнатной квартирки на задах улицы Новы Свят. И остались в наших сердцах навсегда. Мы бывали в гостях друг у друга. Во время их первого приезда в Варшаву мы виделись всего несколько раз – они отрабатывали какие-то встречи в Польском союзе писателей, посещали поляков, которых рекомендовали их знакомые (удивлялись тому, что в доме одного из известных поклонников русской литературы им не предложили даже чая). Мы вместе пообедали у нас дома и почувствовали, что нас что-то притягивает друг к другу, связывает какими-то невидимыми нитями. Потом мы прогулялись с ними по туристическим местам. В следующий свой приезд в польскую столицу – уже как индивидуальные туристы – они снова нам позвонили.

Мы сразу же пригласили их домой. Здесь они застали автора-исполнителя Евгения Клячкина и студентов, встреча их не очень обрадовала: они не относились к поклонникам его песен, и думаю, что были правы. Так что считали, что потеряли время. К счастью, потом мы вместе гуляли по дорожкам в парке Лазенки, с каждым шагом открывая, как многое нас объединяет: общие интересы, подобное отношение к окружающей нас действительности. С тех пор мы многократно встречались и в Москве, и в Варшаве. И вели систематическую переписку. Возвращаясь спустя годы к этим почти двумстам письмам – длинным и коротким – поражаешься их теплоте, постоянному беспокойству о том, не затерялось ли письмо, не произошло ли что-то неладное. Они хорошо знали наших родителей, сына и друзей. Мы были как одна семья. У нас не было никаких секретов, хотя и мы, и они редко изливали душу, особенно мы не умели расспрашивать о личном. Несмотря на нашу глубокую дружбу и доверие, мы узнавали друг друга постепенно, не сразу.

Они относились к тем прекраснейшим русским, которые лишены даже тени какой-либо ксенофобии, глубоко, без напускной нарочитости переживающих трагедии других народов и людей: геноцид армян, Холокост, Катынь, Варшавское восстание и сталинские депортации целых народов. Они говорили о стыде, который испытывали, глядя на варшавский район Прага, где остановились советские войска и не пришли на помощь тем, кто сражался на другой стороне Вислы. Их не заботили никакие государственные интересы, а лишь трагедия людей. Это нас еще больше сблизило, хотя мы были склонны обвинять в разгроме восстания, прежде всего, тех, кто отдал приказ о его начале…

Наши письма для меня как для историка – это отличный источник описания состояния наших рынков, поскольку в переписке мы постоянно касаемся вопросов обмена: Алла сообщает свой размер и просит брюки или юбку, которую она недавно видела у меня, заколку для волос, такую же, как та, которую она купила на улице Новы Свят и как раз сломала, определенную косметику и т. д. Стасик благодарит и подробно описывает, как Алла отлично смотрится в отправленном джерси, что юбка подошла, и я снова отвечаю, что у меня глаз-ватерпас, так что мне удается купить то, что нужно, нам в свою очередь нужен паяльник, небольшое радио, соковыжималка, пылесос… Все эти просьбы растянуты во времени, их интенсивность усугубляется во время ожидаемого прибытия друг друга или доверенных курьеров. Дольше всего продолжались перипетии с дубленкой. Купленный в Варшаве последний писк моды был задержан на границе и отправлен на наш адрес. Приближалась зима, у Аллы не было ничего теплого, а случай передать дубленку не представлялся (в конце концов, ее должна перевозить женщина). История «рыжика», потому что мы так называем дубленку в наших письмах, длилась целые месяцы. Наконец Мария Цимборска-Лебода перевезла ее к взаимной радости. Не менее сложной оказалась отправка огромной электрической мясорубки. Наконец-то она к нам прибыла. Мы не стали писать нашим поставщикам, что в результате использовали ее всего несколько раз, потому что ее было дольше мыть, чем пользоваться обычной мясорубкой. Наверно, она и по сей день лежит на чердаке нашего дома в Залесе Дольне.