Россия – наша любовь

Книги Стасика – маленькие и большие – занимают у нас целую полку. Он много раз писал о работе над ними, о наконец-то заключенных договорах на их публикацию, делился разными мыслями, которые под влиянием огромного количества источников приходили к нему. Тем не менее, мы не пишем биографию Станислава Рассадина, хотя однажды обязательно найдется кто-то, кто ее напишет, здесь же мы только хотим сказать, кем был для нас этот писатель и критик, наш следующий после Юлиана Оксмана – гуру. Стасик за своего «Драматурга Пушкина» (1977), «Фонвизина» (1980) и «Гения и злодейства, или Дело Сухово-Кобылина», появившегося в 1989 году, мог бы, если бы только захотел, получить все научные степени. Он заслуживал бы их в гораздо большей степени, чем титулованные ученые (из жалости мы не будем приводить здесь их имена). Стасик не только прекрасно знал литературу по интересовавшей его тематике, но и источники, он умел выбрать самое ценное, но прежде всего он внимательно и страстно читал тексты. Он мог часами цитировать их по памяти. Он открыл нам, читателям, глубины, о которых мы сами не догадывались, выбирал наиболее значимые цитаты, комментировал, сопоставлял. И не случайно его «Гений и злодейство» вышло в серии «Писатели о писателях».

Из многих посвящений, всегда полных дружеской теплоты, хочется привести здесь то, которое было написано на книге о Сухово-Кобылине: «Милым моим Вике и Ренэ – книгу об одной из российских перестроек – нежно – от меня и от Натана. 22.I. Сороковой день Сахарова» [1990]. По православной традиции собралась группа друзей, чтобы, как гласит традиция, отметить сороковой день со дня смерти Сахарова…

На протяжении месяцев мы одинаково реагировали на перемены в нашей жизни: появление Горбачева, перестройку и открывшиеся возможности гласности; мы читали, а Стасик читал и писал жадно обо всем, что появлялось и срывало плотину молчания. В отличие от оптимистов – Натана Эйдельмана и Фазиля Искандера, который даже оказался в Думе в качестве депутата, Рассадины остались скептиками. Отсюда в наших письмах нота пессимизма, а потом и разочарования. Бытовые вопросы занимали все больше места, как только государство в один день обесценило все сбережения, и чтобы прожить, Стасику приходилось писать и писать для независимых газет и еженедельников, число которых со временем сокращалось. Мы еще встречались, еще тяжело больная Алла готовила, несмотря на наши протесты, ужины, которые, как всегда, состояли из продуктов, привезенных с рынка, и, как всегда, мы привозили недоступное у них оливковое масло. Позднее она ходила уже на костылях. Она была стойкой, улыбалась нам, как и прежде, не говорила об угрозе метастаз. Мы надеялись, что все обойдется, даже когда делали вид, что не видим, как тяжело она передвигается. Мы все реже и реже обменивались письмами, пока, наконец, не пришло известие, что не стало Алины Петуховой-Якуниной. И затем Стасик, болевший давным-давно диабетом, потерял ногу, но все еще работает, печатается… Время от времени еще приходят письма, еще можем созвониться и услышать его голос и сказать, кем для нас они оба были и остаются.

Нам жаль, что польским читателям не удалось с ним познакомиться как с писателем. Сегодня мы бы без колебаний рекомендовали одну из его последних книг, посвященную краткой истории советской литературы, под названием «Советская литература. Побежденные победители. Почти учебник» (М., СПб., 2006). Это книга русского писателя, который в необычайно лаконичной форме сочетает проникновенные размышления о непростительной подлости с любовью к великим (великим также во время уничтожения и унижения самых талантливых) представителям собственной культуры. Это не пасквиль и не житие, это не о «позорище» или «доморощенных героях», а спокойный анализ того, чего ему довелось быть свидетелем и участником. Стоит его послушать.

Две его книги: «Самоубийцы. Повесть о том, как мы жили и что читали» (М., 2002) и «Книга прощаний. Воспоминания о друзьях и не только о них» (М., 2004), которые в новой России вызвали много шума, мы читали с комком в горле и восхищением. Как бы нам хотелось написать также свою книгу прощаний… Потому что, чем же еще являются эти наши воспоминания о России и русских, если не прощанием с теми, кого больше нет с нами, и с теми, кто еще до нас или вскоре после нас уйдут?

Постскриптум