Россия – наша любовь

В секретариате главенствовала Ирена Рыбицкая, пожилая, элегантная дама. В администрации – директор Казимеж Грошиньский, который умел решать любые вопросы, но так и не привык понижать голос. Кеневич говорил о нем: «А пан лесничий зовет и кричит». Партийную поддержку директору оказывали два его заместителя: Леон Гросфельд и Станислав Арнольд. Первый покинул дирекцию в 1968 году, второй был известен тем, что не заливал за воротник. Однако властвовал всесильный Тадеуш Мантейфель, обладавший невероятным управленческим и дипломатическим талантом, что в то время было бесценно. Говорят, что его кустистые брови служили антеннами, с помощью которых он улавливал малейшие колебания. О Жанне Кормановой, которая в то время перевернула изучение истории с ног на голову, он как-то сказал: «Если я „Мантейфель”, то пани Жанна – „Фраутейфель”». Я хотела бы добавить, однако, что Фраутейфель не только угрожающе определяла генеральную линию в историописании, но и помогала тем, кто попадал в беду; мне известны два таких случая среди близких мне людей: Кристина Мужиновская говорила о ней с величайшим уважением; без нее не нашел бы работу и Кшиштоф Дунин-Вонсович. Ею также восхищались ученицы гимназии, в которой она преподавала в 1920-е годы. А составленной ею библиографией соцпечати мы пользуемся и по сей день.

Ученый совет возглавляла профессор Наталья Гонсеровская, которая сначала руководила его работой, а затем стала его почетным председателем. Она старалась до конца оставаться на боевом посту. До тех пор, пока однажды профессор Мантейфель не заметил, что она заключила договор-подряд с уже давно умершим профессором. Он прокомментировал это следующим образом: «Про-о-фессор Гонсеровская не может поверить в то, что кто-то умер в таком сме-ехотворно ю-юном возрасте семидесяти восьми лет!».

Мне лично не довелось иметь дела с главой клана историков. Я встретила ее на похоронах профессора Марии Либрах, где мы обе совершили замеченные всеми оплошности – я пришла с красной сумочкой (кажется, у меня не было другой), а профессор Гонсеровская в своей речи над могилой, не переставая, говорила о том, что покойница не смогла полностью овладеть марксистской доктриной, что негативно сказалось на ее педагогической и научной деятельности.

* * *

С самого начала кафедрой русской литературы в Варшавском университете руководили случайные люди (их назначали независимыми научными работниками через знакомства в министерстве и из-за необходимости любой ценой заполнить пустовавшие ставки). Какое-то время кафедру возглавляла Элеонора Стружецкая, происходившая из известной семьи социалистов – сторонников единого рабочего фронта. Это была дама средних лет с изысканной речью и манерами, ходившая всегда с неизменной прямоугольной плоской сумочкой под мышкой. Она, вероятно, хорошо знала русскую литературу, но по-любительски, хотя и увлекалась ею; кроме того, она писала рецензии на русские спектакли в журнал «Театр». Они свидетельствовали об определенной утонченности и умении понимать услышанные со сцены слова, при этом они были довольно упорядочены, что меня немного удивляло. Я знал ее как человека милого, но чрезвычайно хаотичного, в т. ч. в том, что касалось представляемых ею суждений. Лишь спустя какое-то время одна из редакторов «Театра» сообщила мне, что над окончательной формой получаемых неупорядоченных заметок работала редакция, ценившая содержавшиеся в них интересные наблюдения. Я испытывал симпатию к их автору, думаю, что, возможно, взаимную.

Русскую литературу XVIII века какое-то время преподавал доктор Бялецкий. Человек странный, но тоже приятный. Он не знал на хорошем уровне ни языка, ни литературы. Я случайно убедился в этом, когда заменял его во время экзамена. Экзаменуя студентов, я заметил, что никто из них не мог ничего сказать об Иване Посошкове, публицисте и осторожном реформаторе общественной жизни в России времен Петра Великого, арестованного за свои убеждения. Меня заинтриговала повальное незнание студентами этой фамилии, поэтому во время одного из перерывов я спросил об этом старшекурсника Ришарда Клёновского, вечно спорившего с партийным секретарем кафедры и соответственно имевшего собственное мнение. «Это очень просто, – объяснил он мне, – незнание студентов связано с тем, что доктор Бялецкий читает лекции по Кайеву[77], держа учебник на коленях под столом. Так уж вышло, что две страницы в том месте, где говорится о Посошкове, случайно склеились… А поскольку учебников не хватает, то все студенты пользуются конспектами, вот и все».