Россия перед вторым пришествием

именно она будет всего сильнее. Теперь она понимает, что Царьград может быть наш вовсе не как столица России; а два века назад Петр, захватив Царьград, не мог бы не перенести в него столицу свою, что и было бы погибелью, ибо Царьград не в России и не мог стать Россией. Если^б Петр и удержался от этой ошибки, то ни за что не удержались бы его ближайшие преемники. .Если же теперь Царьград может быть нашим и не как столица России, то равно й не как столица Всеславянства, как мечтают некоторые. Всеславянство, без России, истощится там в борьбе с греками, если бы даже и могло составить из своих частей какое-нибудь политическое целое. Наследовать же Константинополь одним грекам теперь уже совсем невозможно; нельзя отдать им такую важную точку земного шара, слишком уж было бы им не по мерке. <...> Во имя чего же, во имя какого нравственного права могла бы искать Россия Константинополя? Опираясь на какие высшие цели, могла бы требовать его от Европы? А вот именно — как предводительница Православия, как покровительница и охранительница его, — роль, предназначенная ей еще с Ивана III, поставившего в знак ее царьградского двуглавого орла выше древнего герба России, но обозначившаяся уже несомненно лишь после Петра Великого, когда Россия сознала в себе силу исполнить свое назначение, а фактически уже и стала действительной и единственной покровительницей и Православия, и народов, его исповедующих. <...>

...Это будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее новое воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия» ^м.

Русский народ, по Достоевскому, понимал «Восточный вопрос не иначе как в освобождении всего Православного Христианства и в великом будущем единении Церкви». «Мы, Россия, — подчеркивал писатель, — действительно необходимы и неминуемы и для всего Восточного Христианства, и для всей судьбы будущего Православия на земле, для единения его... Одним словом, этот страшный Восточный вопрос — это чуть не вся судьба наша в будущем. В нем заключаются как бы все наши задачи и, главное, единственный выход наш в полноту истории. В нем и окончательное столкновение наше с Европой, и окончательное единение с нею, но уже на новых, могучих, плодотворных началах» ^м.

К.Н. Леонтьев (29.10.1878); «Я был недоволен болгарами за слишком грубую и неосторожную борьбу против Вселенской Патриархии (на престол которой, сохраняя с ней связь, мы можем без труда посадить со временем Русского монаха)...»³¹

(3.9.1889); «Об организации Восточно-Церк. Единства — теперь еще не годится слишком ясно писать... Я жду... А так как война, конечно же, с час на час близится и не возгореться и не может даже; то, если буду жив в ту минуту, когда Турция так или иначе, за нас (?!!) или против нас (что в 1000 раз вернее) — будет в нее вовлечена, то я тотчас же составлю об этом секретную Записку, которую через Вас (Т.И. Филиппова — Сост.) и представлю Государю Императору.¹²⁰ А печатать ясно — это значит — предпочитать свое литературное тщеславие — священному и великому делу...»³²

«Не естественно ли по всеобщему закону полярности, что на Востоке царь будет один над всеми, даже и над мелкими царями; а развившаяся дальше Церковь станет многолична и многовластна, даже и при некоторой соборноаристократической централизации на Босфоре? По моему мнению, к этому ведут события; дух времени у нас веет прямее в эту сторону, чем на Запад»³³.

«Русские славяне из кучи мелких, диких и несогласных княжеств создали сами новое великое и просвещенное царство.

Византийские греки, на основании евангельских и апостольских данных, хотя и Божественных, но (разумеется — промыслительно) еще общих и для подробного приложения неясных, создали гораздо раньше латинян новую, мировую, ясную и сложную ортодоксию.

Пусть эти русские столь государственные и эти греки, столь церковные в истории своей, пусть они тогда протянут искренно друг другу руку в небывалом еще доселе физически тесном общении!

Пусть случится это на том самом Босфоре, про который Наполеон I говорил: «C'est I'Empire du monde!» («Это — империя мира» — Сост.), и где, кажется, и Фурье хотел основать резиденцию своего Всеэемного Омниарка, как главы градативно друг над другом возносящихся общин.

И тогда? Тогда отчего ж и не произойти все тому же соединению Церквей?

Только иным обратным движением: духовной победой Востока над Западом»³⁴.

«Я же нахожу желательным (и даже спасительным для России) скорейшее окончание вопроса только восточного, но не всеславянского. Всякий может легко понять, что это большая разница! Окончание восточного вопроса значит: