Россия перед вторым пришествием

Хорошо — кабы так; иногда я думаю (не говорю мечтаю, потому что мне, вкусам моим это чуждо, а невольно думаю, объективно и безпристрастно предчувствую), что какой-нибудь русский Царь, — быть может, и недалекого будущего, — станет во главе социалистического движения (как Св. Константин стал во главе религиозного — «Сим победиши!») и организует его так, как Конст<ан-тин> способствовал организации Христианства, вступивши первый на путь Вселенских Соборов. — Но что значит «организация»? Организация значит принуждение, значит — благоустроенный деспотизм, значит — узаконение хронического, постоянного, искусно и мудро распределенного насилия над личной волей граждан. Поэтому либерал (по выводам своим дурацким, а не основам, вполне верным) Спенсер с ужасом видит в социализме новое грядущее государственное рабство. И еще соображение: организовать такое сложное, прочное и новое рабство едва ли возможно без помощи мистики. Вот, если после присоединения Царьграда небывалое доселе сосредоточение Православного управления в Соборно-Патриаршей форме (разумеется, без всякой теории «непогрешимости», — которую у нас и не потерпят) совпадет, с одной стороны, с усилением и усилением того мистического потока, который растет еще теперь в России, а с другой — с неотвратимыми и разрушительными рабочими движениями и на Западе, и даже у нас (так или иначе), — то хоть за две основы — религиозную и государственно-экономическую можно будет поручиться надолго.

— Да и то все к тому же окончательному смешению несколько позднее придет.

— Человечество, без сомнения, очень устарело. Сама сила точной науки²⁹ на которую почти все молятся и против которой даже столь смелый Еп<ископ> Никанор и я, которому терять в литературе нечего, едва-едва смеем кой-что говорить, — сама сила этой науки есть признак глубокого устарения; — стариковский интерес: «удобства, удобства, удобства»... И Эд. ф<он> Гартман верно «чует» дело, когда говорит, что признак близости конца для человечества есть прео5,здание сознательного над безсознательным. В этом он совпадает с Христианством.' «плоды древа познания добра и зла» убийственны для людей. И, насытившись ими д С высшей меры своей, — человечество уже не найдет обратного пути к «древу жизни». ^>

Но как бы то ни было, будет ли новый культурный тип или нет, славяне ли с непривычки как-нибудь нечаянно с действительно новой, неевропейской и нелиберальной культурой в одно утро проснутся, или они, погнавшись чуточку сделать что-то свое, полезное и половинное, после взятия Царьграда, —-.лопнут, как мыльный пузырь, и распустятся немного позднее других все в той же ненавистной всеевропейской буржуазии, а потом будут (туда и дорога!) пожраны китайским нашествием и т.д. и т.д... Во всяком случае — про Данилевского можно сказать, что он сделал великий шаг — указанием на эти культурные типы. Можно ведь и так его теорию обернуть: существование разных культ<урных> типов есть признак жизненности человечества; — невозможность создать новый, смешение всех типов в один средний — есть признак приближения человечества к смерти.

Данилевскому принадлежит честь открытия культурных типов. — Мне — гипотеза вторичного и предсмертного смешения» ^и.

В.С. Соловьев (1863-1900), философ (14.3.1889): «...Я не верю в будущность самостоятельных государств. Ведь одной европейской войны было бы достаточно, чтобы смести нынешние политические границы среди христианского человечества и уготовить пути для Всемирной монархии — Христовой, если государи и народы исполнят свой долг, или же, в противном случае, — антихристовой» ^{56 30}

«Обыкновенный народ, желая похвалить свою национальность, в самой этой похвале выражает свой национальный идеал, то, что для него лучше всего, чего он более всего желает. Так, француз говорит о прекрасной Франции и о французской славе (la belle France, la gloire du nom Francais); англичанин с любовью говорит: старая Англия (old England); немец поднимается выше и, придавая этический характер своему национальному идеалу, с гордостью говорит: die deutche Treue. Что же говорит в подобных случаях русский народ, чем он хвалит Россию? Называет ли он ее прекрасной или старой, говорит ли о русской славе или о русской честности и верности? Вы знаете, что ничего такого он не говорит, и, желая выразить свои лучшие чувства к родине, говорит о «святой Руси». Вот идеал: и не либеральный, не политический, не эстетический, даже не формально-эстетический, а идеал нравственно-репигуюзный»⁵⁷.

Однако, как писал историк Церкви А.В. Карташев (1876-1960): «Призванием³¹ легче всего пренебречь: прежде всего — не угадать и не осознать его, соблазниться чужим путем, заблудиться, или, узнав, залениться, возмечтать получить все даром, без усилий и — пропасть исторически» “.