Россия. Уроки прошлого, вызовы настоящего

Помимо этих спецподразделений широко использовались многочисленные диверсионные отряды, сформированные из числа украинских, белорусских, прибалтийских националистов и белоэмигрантов. Большинство их участников прошло «обкатку» в составе «боёвок», действовавших в предвоенный период в западных областях Украины, Белоруссии и республиках Прибалтики.

Мобильные, хорошо организованные и четко координировавшие свои действия с наступающими частями вермахта, они вовремя оказывались в нужном месте и в нужный час. Пользуясь неразберихой и растерянностью, диверсанты действовали дерзко и решительно: взрывали и разрушали транспортные коммуникации, безжалостно уничтожали командный состав Красной армии и сеяли панику в ее рядах. В первый день войны им и авиации удалось вывести из строя основные каналы и пункты связи советских войск. В результате был парализован основной нерв любой армии — система боевого управления войсками.

В Кремле и Генштабе не представляли того чудовищного масштаба катастрофы, что постиг Красную армию. Все попытки Тимошенко и Жукова добиться от командующих западными военными округами внятного доклада о положении в подчиненных им войскам, не дали результата. Из тех скудных сведений, что поступали в Генштаб, им стало ясно: происходящее на западной границе — это не очередная крупная провокация немецких генералов, «вышедших из-под контроля» Гитлера, а настоящая война. Дальнейшее промедление было смерти подобно. Решение такого уровня — объявление войны в СССР мог принять только один человек — Сталин. Тимошенко, поручив Жукову доложить Вождю о начале масштабных боевых действий с Германией, снова попытался прояснить обстановку у командующих военными округами.

Георгий Константинович поднял трубку телефона правительственной связи. На звонок долго никто не отвечал. Наконец он услышал сонный голос начальника личной охраны Сталина генерала Николая Власика.

— Кто говорит?

— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас? — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.

— Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война.

Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:

— Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли?

Опять молчание.

— Будут ли указания? — настаиваю я. Наконец, как будто очнувшись, И. В. Сталин спросил:

— Где нарком?

— Говорит по ВЧ с Киевским округом.

— Поезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскрёбышеву, чтобы он вызывал всех членов Политбюро, — позже вспоминал об одном из самых тяжелых разговоров в своей жизни Георгий Константинович.

Через несколько минут после разговора с Жуковым кортеж с Вождем на бешеной скорости мчался по еще мирным улицам Москвы. В столь ранний час москвичи и большинство советских граждан еще нежились в утренней свежести и не подозревали о страшной беде, что пришла в их дом.

Стрелки часов показывали 5:41. Сталин вышел из машины и, тяжело ступая, поднялся к себе в кремлевский кабинет. В 5:45 к нему робкими тенями проскользнули Молотов, Берия, Тимошенко, Жуков и начальник Главного политического управления Красной армии Лев Мехлис. Их недоуменные взгляды были обращены к нему — непогрешимому, великому товарищу Сталину и вопрошали: «Как такое могло произойти? Что делать?» — и не получали ответа. Он не произнес ни слова. Трагизм произошедшей катастрофы давил на него гигантским прессом.

Таким Вождя соратники видели впервые. Он на глазах постарел. Рябое лицо осунулось, кожа приобрела землистый оттенок, губы кривила болезненная гримаса. В эти, одни из самых трагических минут в своей жизни, Сталину нечего было сказать товарищам по партии.

В кабинете воцарилась невыносимо тягостная тишина. Прошла бесконечно долгая минута, и все заговорили одновременно. Одни проклинали Гитлера, другие обвиняли его в вероломстве и грозили самыми страшными карами. Сталин молчал и ушел в себя. Наконец эмоции утихли. Лицо-маска вождя ожило, пошло трещинами и чужим голосом, в котором отчетливо звучал акцент, произнес:

— Не провокация ли это немецких генералов?