Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени

Начало XVIII века для русской церкви – это пора кризиса и растерянности. Растерянность царила как в умах служителей Христовой веры, клира, так и мира: в памяти был жив раскол. Рана кровоточила и не собиралась заживать. Раскол был культурным и этическим шоком. Шоком эстетики, культовых процедур. И, что особенно характерно и важно, шоком мировоззренческим. Закрепившиеся в корне народного сознания принципы были в одночасье обрушены, обруганы и, названные дьявольскими, запрещены. Столетиями прораставшая уверенность в единственно правильной и чистой вере была в один момент сброшена с исторической и культурной сцены. Раскол, разрубивший на две части русскую церковную историю, привел к изъятию из духовной жизни признанной неверной, накопившей искажения этики и, что главное, текстов, заклейменных еретическими. Формулы веры хирургическим путем выправляли, отрезая, не мешкая, лишнее и, по убеждению новообрядцев, гнилое. Пластика веры проходила семимильными шагами, с ломтями старого не церемонились, использовали не скальпель, а топор, покрупнее, потупее. Сопротивляющихся жестоко карали. Таким образом, первой проблемой, с которой столкнулся Петр в духовной жизни своих подданных, была мировоззренческая, проблема двух христианских миров: православного и древлеправославного. На фоне ухода старого и очень медленного роста нового образовался вакуум религиозных истин. Новый обряд за столь короткий срок не успел сформировать крепкой текстологической базы. Старые нормы канули в Лету, а новые еще не стали непреложным нормативом. Православие за полвека не принесло ничего разительно нового, исключая новые служебники. К началу XVIII века русская церковь подходит с насильственно расшатанными и преданными позору столпами древлего православия, его приверженцами, заклейменными отступниками и детьми дьявола, и с еще не окрепшими канонами новой веры.

Следующей болевой зоной были взаимоотношения царского и патриаршего престолов. Она оформилась задолго до воцарения нового Романова и для петровского времени не являла прецедента. Двоевластие, духовное и административное, свойственное русскому самодержавию, само по себе содержало неразрешимый конфликт пересекающихся полномочий. Всплески кризиса, вызванные разными представлениями светской и духовной власти об управлении, собственности, состоянии нравов, культово-обрядовых шаблонах, неоднократно возникали на протяжении XVII века. Протоиерей Григорий Флоровский говорит о «суверенной самодостаточности», характеризуя предмет поиска царской власти, то, к чему предельно стремилась светская власть в России. Главный вопрос состоял в том, как разрубить этот туго сплетенный клубок двоевластных противоречий, оформить «суверенную самодостаточность» монаршей воли.

Продолжением мировоззренческой проблемы был конфликт внешнего и внутреннего, обряда и этики, дополняемый хозяйственными противоречиями. Налицо была конфронтация формы и содержания: неумеренное увлечение обрядовым благочестием, вопросами эстетики завело на второй план вопросы этики. Нужна была реформа. Следовало сделать философию формирующей культ, мораль – определяющей сознание, а веру мощей, скрупулезных служб, бесчисленных культовых процедур, словом, обрядового благочестия вынести вон. Надлежало переменить пропорции: передать пальму первенства этике, сместив эстетику с незаконно занимаемого ею первого места.

Почва церковной реформы

Очевидно, что петровское переустройство русской церкви не было до конца петровским. Характер реформ, их внутренние движущие силы почву заложили еще до рождения в семье Алексея Михайловича маленького Петра. Запад перебирался в Москву долго, вез с собой книги, идеи. Идеи не могут жить без людей, переносящих и множащих их. В Москву переезжали впитавшие европейскую ученость, европейские представления о религиозной жизни киевляне, львовяне, другие малороссы. Вместе с ними с западных рубежей приходили те самые идеи. Фактически речь идет о целом поколении, предвосхитившем петровский преобразовательный запал. Как пишет протоиерей Георгий Флоровский, «в западничестве он не был первым, не был и одиноким в Москве конца XVII века. К Западу Московская Русь обращается и поворачивается уже много раньше. И Петр застает в Москве уже целое поколение, выросшее и воспитанное в мыслях о Западе, если и не в западных мыслях. Он застает здесь уже прочно осевшую колонию киевских и „литовских“ выходцев и выученников, и в этой именно среде находит первое сочувствие своим культурным начинаниям». Именно интеллектуальная работа поколения конца XVII века, незаметная невооруженному глазу, должна быть названа предпосылкой работы Стефана Яворского, Феофана Прокоповича.

Подлинным поворотным моментом в российской церковной истории, во многом определившим ее дальнейший путь, был 1688 год, когда Киевская митрополия перестала подчиняться Константинопольскому патриархату и вошла в состав Московского. С этого момента процесс проникновения в Москву новых представлений об устройстве духовной сферы становится необратимым.