Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество

Способом профессионального самоутверждения является описание событий Семилетней войны и для М. А. Муравьева. Его мемуары близки запискам Долгорукова по форме и некоторой архаичности, что в данном случае не удивительно: Муравьев самый старший из рассматриваемых авторов, а его воспоминания были написаны уже в 1770‐х гг. Семилетняя война была расцветом его карьеры. Позже, хотя он и получал повышение, службу свою считал неудачной, сопровождавшейся недоброжелательством и в итоге разорением. Видимо, будучи человеком не очень уживчивым, он сам попросился в действующую армию, чтобы уйти из-под начальства А. П. Ганнибала, который его «гнал»[940]. Муравьев был военным инженером и квартирмейстером, поэтому он подробно перечисляет, где и какие он снимал планы, как наводил мосты, располагал лагерь, «кампамент» и, наконец, «ордер баталии». Поэтому его записки представляют собой важнейший источник по истории действий русской армии в Семилетней войне. В то же время мемуары Муравьева принадлежат к нередко встречающемуся типу текстов, представляющих собой оправдание перед потомками. Придя к концу жизни к полному разорению и не достигнув того, чего он, по собственному мнению, был достоин, он пытался показать, что дело не в его способностях, а в его несчастливой судьбе и строптивом характере. Этими рассуждениями Муравьев завершает мемуары: «Сим все мое продолжение жизни, службы Ея Императорскому Величеству и предкам, о чем обстоятелно значит выше. Теперь продолжать прекращаю, окончав же сие совершенно, всякаго о себе уверяю, чтоб каковую либо должен был я получить милость монаршую за оказанную в службе ревность, и будучи возносителным, не почитая никого себе сверстника, заключал, что сам собою в себе оное мог приобрести, но по таковому высокомерию все потерял и ничего не получил, сие не иное что, как божие предопределение. Как ныне уже господь бог меня смирил болезнию и многими в делах притеснениями с раззорением, но со всем тем, благодарю Бога за его благость»[941]. Поэтому на протяжении всего повествования он всячески подчеркивает собственные успехи в службе и благосклонность к нему лучших командиров, в частности главнокомандующих С. Ф. Апраксина и В. В. Фермора (с обоими Муравьев был знаком еще до войны), даже несколько преувеличивая свое влияние на их судьбы. Так, Муравьев утверждает, что Апраксин в разговоре с ним перед отъездом из армии сожалел, что не послушал именно его, Муравьева, и отвел войска из Пруссии после Гросс-Егерсдорфа: «Как скоро увидел меня фелдмаршал, очень рад был, приказал мне поднести кофию с хорошими сливками и после говорил мне: „Ну, жаль, мой друг, что я тебя не послушал, хотя после и раскаелся, однако поздно, а мне прислан теперь указ, чтоб я ехал в Петербург“»[942].

Что касается Фермора, то его Муравьев недолюбливал, вопреки хорошему отношению к нему генерала: «…хотя меня довольно знал господин Фермор и приласкивал к себе, но не знаю отчево серце мое к нему не лежало, может быть потому, что немец»[943]. Здесь мемуарист приписывает себе еще большую роль в жизни главнокомандующего, откровенно намекая, что причиной отзыва Фермора с этого поста стали его нелестные отзывы о «немце» в разговоре с обер-комендантом Петербурга И. И. Костюриным, который Муравьев то ли по неведению, то ли что-то сознательно умалчивая, описывает как частный: «…сели мы с ним двое в кабинете и стал меня спрашивать: „Скажи, братец, какие там обращении есть?“ – начав божиться, что ничего не пронесет, ежели что-нибудь от меня услышит. И так слабость моя довела до того по той надежде, как он клялся, а особливо имея любовь к Отечеству, будто б у нас не было таких предводителей. Расказал, как вышеписано подробно, и то не упустил, что салдатство им недовольны и вовсе не любят его. Что он за всякую безделицу сек кнутом, рвал ноздри и ссылал на каторгу»[944]. Далее Муравьев пишет, что Костюрин не сдержал своего слова и пересказал их приватную беседу братьям А. И. и П. И. Шуваловым, а через них и секретаря Конференции при Высочайшем дворе Д. В. Волкова содержание ее дошло до императрицы, что и повлекло за собой дальнейшее расследование Костюриным деятельности Фермора и замену его на посту главнокомандующего П. С. Салтыковым[945]. Вся эта история повредила карьере Муравьева: он не был отправлен обратно в Заграничную армию и награжден, как рассчитывал, так как в Петербург его отправил именно Фермор. Но она способствует созданию в мемуарах образа человека, вечно страдающего за правду и справедливую критику начальства.