Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество

Сожалению достойно, милостивый государь, что человек такого великого в военном деле искусства, такой подпоры не имеет, какую ему иметь надобно. Отчего он действительно в предприятиях своих слабеет. И не имеет той отваги, которою он большую честь и славу себе и оружию здешнему приобрел. Ревность же генерала Дауна, кредит друзей его наиболее всех ему в приобретении большей славы помешательств приключает. Да что более всего сожалительно, это что он знает, что и его величество императрица с сожалением на приобретенную славу в предосуждение господина Дауна смотреть изволит[980]. В таком случае, милостивый государь, робость, я чаю, простительна быть может. Когда полной доверенности к себе не видишь. Оттого то родилось и то, что подчиненные ево, знав, что не от нево благополучие их зависит, в немалое непослушание пришли. Имея притом подпору здесь по знатности своих фамилий. Ежели бы у него не было чужестранных офицеров в армии, не знаю, с кем бы он свои отважные предприятии исполнить мог: ибо примечаю достойное, все четыре атаки над городом Швейдницом не токмо чужестранными командированы были. Но и англичанами, а именно: полковник Валис, подполковники Девинс, Калвих и Линке, субординация же и всякий военный порядок столь мало у них наблюдаем бывает, что генерал Лаудон не обинуясь корпус войск нашей государыни имев, пример представляет, на который всю надежду свою полагает и неоднократно брату говорил, когда какое-нибудь движение король сделает, которое дело предвозвещать может: «Ich hofe bruder das sie verden Mich nicht ferlassen»[981].

Такой предводитель, каков господин Лаудон, и имев бы такую армию, какова нашей всемилостивейшей государыни, много бы славного и знатного сделать мог.

Отвага персоны его и храбрость так велика, что за порок почтена быть должна. Ибо не уступит в том ни одному гренадеру. Не меньше же в нем и любовь к своему отечеству, то есть к Лифляндии, видна, а по оной и по известной ему храбрости нашего войска и к российским солдатам.

По отвычке говорить по-русски он несколько способности для целого разговора лишился. Однако что говорит, то так хорошо, как русский, только самым простым и подлым наречием. Себя же всегда русским называет.

Буде бы он не столь же полезен для интересов нашей всемилостивейшей государыни был, будучи в службе здешней, то бы он и у нас не испортил.

[982]Письма мои к вашему сиятельству по сие число не нумерил. Ждал приезда моего в Аузбурх[983], откуда оное порядочно делать думал. Но, не видя теперь началу оного [конгресса. — М. А.], с сего моего письма начинаю.

Во всегдашнюю протекцию и милость себя препоручая, с крайним почтением пребываю

вашего сиятельства

милостивого государя

всепокорный и всепослушный слуга

Гр. И. Чернышев

Вена 3/12 ноября[984] 1761

P. S. И хотя намерен был сие мое письмо с курьером послать, но боюсь, что оный долго не будет. И для того на обыкновенной почте оное послать рассудил.

Пометы на 1‐й с.: Получено 21 ноября. По разобрании с цифирь прислать обратно.

АВПРИ. Ф. 32. (Сношения России с Австрией). Оп. 32/1. 1761 г. Д. 10. Л. 251 – 256 об.

Письмо командующего русским корпусом генерал-поручика графа З. Г. Чернышева российскому посланнику в Варшаве Ф. М. Воейкову (?) от 8 октября 1760 г. о результатах Берлинской экспедиции

Милостивый государь мой!

Хотя ваше превосходительство, уповаю, уже известны о благополучном произшествии Берлинской экспедиции от других рук, следовательно, не столь обстоятельно, а может быть, не столь и правильно, как в самом деле оное продолжалось; то я за должность считаю вашему превосходительству порядочно о всём дать знать, что бы всеконечно не преминул учинить и гораздо прежде, но крайние недосуги мне в том совершенно препятствовали; [192 об.] а теперь следующее сообщить честь имею.

Когда армия вся была при Королате, то положено было, чтоб графу Тотлебену одному, придав ему артиллерию и пехоты, поручить взятие Берлина, а мне с корпусом моим следовать на Франкфурт и Фирштенвальд, тут остановиться с тем намерением, чтоб в удачном случае взятое все из Берлина отправить дале, а в несчастливом его укрепить.