Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Во фронтовой полосе (особенно на ближайшем к столице Северном фронте) усилились мародерство и грабежи мирного населения. «Армия заболела, и к 1917 году болезнь эта стала безнадежной», — признавал военный следователь^{2259}. В январе отказались идти в наступление солдаты 408-го пехотного Кузнецкого полка, некоторые части 102-й пехотной дивизии. 18 января один из батальонов Одоевского полка 56-й дивизии 34-го корпуса на Юго-Западном фронте отказался выйти на позицию. Ситуация отражала типичные беды всей армии: неправильно выстроенную оборонительную линию пытались исправить за счет плохо подготовленных и потому кровопролитных атак. Чрезмерные потери (до 90% состава), плохое питание, изматывающие окопные работы, «дурное» пополнение — все это возмущало нижних чинов. Людьми, призванными защищать Отечество, теперь двигали отчаяние и ненависть. Поражает поведение пятерых приговоренных к расстрелу солдат: они просили не привязывать их к столбам, заявляя при этом, что умирают «за общее дело»^{2260}.

Кое-где солдаты были настроены иначе. Генерал Снесарев на основании цензурных донесений из 8-й армии в середине февраля сообщал, что в отличие от тыла действующая армия готова воевать до победы; работой артиллерии, начальством, снаряжением и довольствием солдаты довольны. Отмечались, правда, случаи пьянства, недовольства солдат продразверсткой. Но в ближнем тылу настроение было другое: война надоела, но на скорый мир уже не надеялись^{2261}.

Тем временем правительство наращивало людские резервы для победоносного окончания, как казалось, войны. Резко увеличился состав тыловых гарнизонов за счет призывников. Если на 8 февраля 1917 г. в запасных пехотных полках внутренних округов России насчитывалось 1855 тыс. человек, из которых могло быть направлено на фронт 878, 1 тыс., то через месяц их численность составила 2161, 6 тыс., из которых предстояло отправить на фронт 1163,7 тыс. При этом в запасных полках петроградского гарнизона не хватало винтовок^{2262}. Власти не замечали, что внутри страны скопились громадные массы людей, не понимающих, за что им предстоит умирать.

Ситуацию обостряла и причина иного порядка. В большинстве своем солдаты считали, что они призваны «защищать царя»^{2263}. Десакрализация высшей власти превращала участие в войне не просто в бессмысленное, но и противоестественное занятие. Однако на положение в столице наибольшее влияние поначалу оказали не упорные бунтари, а наиболее пронырливые дезертиры.

К февралю 1917 г. контрольными органами на границе фронтовых районов было задержано 195 тыс. самовольщиков-дезертиров. Еще 220 тысяч было поймано во внутренней России железнодорожной жандармерией. Десятки тысяч дезертиров занимались «бродяжничеством» на театре военных действий. Наконец, сотни тысяч солдат растворились среди местного населения. Членовредительство и всевозможные симуляции охватили от 200 до 400 тыс. солдат. Оказавшиеся в армии врачи часто относились к ним как к жертвам «несправедливой» войны. Распространилось массовое уклонение от военной службы внутри России^{2264}. «Люди, призванные в войска, впадают в отчаяние не из малодушия или трусости, а потому, что никакой пользы от этой войны не видят», — считали офицеры^{2265}.

Существенное место в Февральской революции сыграл неприметный вроде бы факт: незадолго до нее Петроградский военный округ оказался выделен из состава Северного фронта. Город был переполнен дезертирами, растворившимися в пестрой обывательской среде. Свое разочарование в «войне до победы» они научились прикрывать «идейным» пацифизмом. Возникла гремучая смесь из них и сочувствовавшего им голодного гражданского населения.

По иронии судьбы, во главе Петроградского военного округа оказался вялый и бездарный генерал С.С. Хабалов. В его подчинении оказался громадный гарнизон из новобранцев, излеченных солдат и «раскаявшихся» дезертиров, объединенных в непомерно раздутые запасные батальоны. В некоторых из них числилось до 19 тыс. обучающихся. Офицеры сравнивали «запасников» с «праздной толпой», загнанной в тесные казармы и «не видевшей оправдания своему призыву». Им казалось, что это настоящие «полчища». М.В. Родзянко также вспоминал, что запасные батальоны «представляли из себя зачастую просто орды людей недисциплинированных и мало-помалу развращаемых искусными агитаторами германского производства». По его мнению, «создавая эти батальоны без надлежащего за ними надзора, правительство создало, в сущности, “вооруженный народ”»^{2266}.