Россия в концлагере

Раскрываются тюремныя ворота, и за ними — цѣлая толпа, почти исключительно женская, человѣкъ въ пятьсотъ.

Толпа раздается передъ грузовикомъ, и изъ нея сразу, взрывомъ, несутся сотни криковъ, привѣтствій, прощаній, именъ... Все это превращается въ какой-то сплошной нечленораздѣльный вопль человѣческаго горя, въ которомъ тонутъ отдѣльныя слова и отдѣльные голоса. Все это — русскія женщины, изможденныя и истощенныя, пришедшія и встрѣчать, и провожать своихъ мужей, братьевъ, сыновей...

Вотъ гдѣ, поистинѣ, "долюшка русская, долюшка женская"... Сколько женскаго горя, безсонныхъ ночей, невидимыхъ міру лишеній стоитъ за спиной каждой мужской судьбы, попавшей въ зубцы ГПУ-ской машины. Вотъ и эти женщины. Я знаю — онѣ недѣлями бѣгали къ воротамъ тюрьмы, чтобы узнать день отправки ихъ близкихъ. И сегодня онѣ стоятъ здѣсь, на январьскомъ морозѣ, съ самаго разсвѣта — на этапъ идетъ около сорока грузовиковъ, погрузка началась съ разсвѣта и кончится поздно вечеромъ. И онѣ будутъ стоять здѣсь цѣлый день только для того, чтобы бросить мимолетный прощальный взглядъ на родное лицо... Да и лица-то этого, пожалуй, и не увидятъ: мы сидимъ, точнѣе, валяемся на днѣ кузова и заслонены спинами чекистовъ, сидящихъ на бортахъ...

Сколько десятковъ и сотенъ тысячъ сестеръ, женъ, матерей вотъ такъ бьются о тюремныя ворота, стоятъ въ безконечныхъ очередяхъ съ "передачами", съэкономленными за счетъ самаго жестокаго недоѣданія! Потомъ, отрывая отъ себя послѣдній кусокъ хлѣба, онѣ будутъ слать эти передачи куда-нибудь за Уралъ, въ карельскіе лѣса, въ приполярную тундру. Сколько загублено женскихъ жизней, вотъ этакъ, мимоходомъ, прихваченныхъ чекистской машиной...

Грузовикъ — еще на медленномъ ходу. Толпа, отхлынувшая было отъ него, опять смыкается почти у самыхъ колесъ. Грузовикъ набираетъ ходъ. Женщины бѣгутъ рядомъ съ нимъ, выкрикивая разныя имена... Какая-то дѣвушка, растрепанная и заплаканная, долго бѣжитъ рядомъ съ машиной, шатаясь, точно пьяная, и каждую секунду рискуя попасть подъ колеса...

— Миша, Миша, родной мой, Миша!..

Конвоиры орутъ, потрясая своими наганами:

— Сиди на мѣстѣ!.. Сиди, стрѣлять буду!..

Сколько грузовиковъ уже прошло мимо этой дѣвушки и сколько еще пройдетъ... Она нелѣпо пытается схватиться за бортъ грузовика, одинъ изъ конвоировъ перебрасываетъ ногу черезъ бортъ и отталкиваетъ дѣвушку. Она падаетъ и исчезаетъ за бѣгущей толпой...

Какъ хорошо, что насъ никто здѣсь не встрѣчаетъ... И какъ хорошо, что этого Миши съ нами нѣтъ. Каково было бы ему видѣть свою любимую, сбитую на мостовую ударомъ чекистскаго сапога... И остаться безсильнымъ...

Машины ревутъ. Люди шарахаются въ стороны. Все движеніе на улицахъ останавливается передъ этой почти похоронной процессіей грузовиковъ. Мы проносимся по улицамъ "красной столицы" какимъ-то многоликимъ олицетвореніемъ memento mori, какимъ-то жуткимъ напоминаніемъ каждому, кто еще ходитъ по тротуарамъ: сегодня — я, а завтра — ты.

Мы въѣзжаемъ на задворки Николаевскаго вокзала. Эти задворки, повидимому, спеціально приспособлены для чекистскихъ погрузочныхъ операцій. Большая площадь обнесена колючей проволокой. На углахъ — бревенчатыя вышки съ пулеметами. У платформы — безконечный товарный составъ: это нашъ эшелонъ, въ которомъ намъ придется ѣхать Богъ знаетъ куда и Богъ знаетъ сколько времени.

Эти погрузочныя операцій какъ будто должны бы стать привычными и налаженными. Но вмѣсто налаженности — крикъ, ругань, сутолока, безтолочь. Насъ долго перегоняютъ отъ вагона къ вагону. Все уже заполнено до отказа — даже по нормамъ чекистскихъ этаповъ; конвоиры орутъ, урки ругаются, мужики стонутъ... Такъ тыкаясь отъ вагона къ вагону, мы, наконецъ, попадаемъ въ какую-то совсѣмъ пустую теплушку и врываемся въ нее оголтѣлой и озлобленной толпой.

Теплушка оффиціально расчитана на 40 человѣкъ, но въ нее напихиваютъ и 60, и 70. Въ нашу, какъ потомъ выяснилось, было напихано 58; мы не знаемъ, куда насъ везутъ и сколько времени придется ѣхать. Если за Уралъ — нужно расчитывать на мѣсяцъ, а то и на два. Понятно, что при такихъ условіяхъ мѣста на нарахъ — а ихъ на всѣхъ, конечно, не хватитъ — сразу становятся объектомъ жестокой борьбы...

Дверь вагона съ трескомъ захлопывается, и мы остаемся въ полутьмѣ. Съ правой, по ходу поѣзда, стороны оба люка забиты наглухо. Оба лѣвыхъ — за толстыми желѣзными рѣшетками... Кажется, что вся эта полутьма отъ пола до потолка биткомъ набита людьми, мѣшками, сумками, тряпьемъ, дикой руганью и дракой. Люди атакуютъ нары, отталкивая ногами менѣе удачливыхъ претендентовъ, въ воздухѣ мелькаютъ тѣла, слышится матъ, звонъ жестяныхъ чайниковъ, грохотъ падающихъ вещей.

Всѣ атакуютъ верхнія нары, гдѣ теплѣе, свѣтлѣе и чище. Намъ какъ-то удается протиснуться сквозь живой водопадъ тѣлъ на среднія нары. Тамъ — хуже, чѣмъ наверху, но все же безмѣрно лучше, чѣмъ остаться на полу посерединѣ вагона...