Россiя въ концлагере

А могла ли вотъ такая чудовищная машина поддержать всю свою восьмипудовую массу однимъ фунтомъ хлeба въ день! И вотъ -- пошелъ мой Святогоръ шататься по всякаго рода чернымъ доскамъ и Лeснымъ Рeчкамъ, попалъ въ "филоны" и докатился до девятнадцатаго квартала...

Ему нужно было пудовъ пять хлeба, чтобы нарастить хотя бы половину своихъ прежнихъ мышцъ на мeстe теперешнихъ впадинъ, -- но этихъ пяти пудовъ взять было неоткуда. Они были утопiей. Пожалуй, утопiей была и мысль спасти этого гиганта отъ гибели, которая уже проступала въ его заострившихся чертахъ лица, въ глубоко запавшихъ, спрятанныхъ подъ мохнатыми бровями глазахъ...

___

Вотъ группа дагестанскихъ горцевъ. Они еще не такъ раздeты, какъ остальные, и мнe удается полностью отстоять ихъ {229} одeянiе. Но какая въ этомъ польза? Все равно ихъ въ полгода-годъ съeдятъ, если не голодъ, то климатъ, туберкулезъ, цынга... Для этихъ людей, выросшихъ въ залитыхъ солнцемъ безводныхъ дагестанскихъ горахъ, ссылка сюда, въ тундру, въ болото, въ туманы, въ полярную ночь -- это просто смертная казнь въ разсрочку. И эти -- только на половину живы. Эти -- уже обречены, и ничeмъ, рeшительно ничeмъ, я имъ не могу помочь... Вотъ эта-то невозможность ничeмъ, рeшительно ничeмъ, помочь -- одна изъ очень жестокихъ сторонъ совeтской жизни. Даже когда самъ находишься въ положенiи, не требующемъ посторонней помощи...

По мeрe того, какъ растетъ куча отобраннаго тряпья въ моемъ углу -растетъ и куча уже обысканныхъ заключенныхъ. Они валяются вповалку на полу, на этомъ самомъ тряпьe, и вызываютъ тошную ассоцiацiю червей на навозной кучe. Какiе-то облeзлые урки подползаютъ ко мнe и шепоткомъ -- чтобы не слышали оперативники -- выклянчиваютъ на собачью ножку махорки. Одинъ изъ урокъ, наряженный только въ кольсоны -- очень рваныя, сгребаетъ съ себя вшей и методически кидаетъ ихъ поджариваться на раскаленную жесть печурки. Вообще -- урки держатъ себя относительно независимо -- они хорохорятся и будутъ хорохориться до послeдняго своего часа. Крестьяне сидятъ, растерянные и пришибленные, вспоминая, вeроятно, свои семьи, раскиданныя по всeмъ отдаленнымъ мeстамъ великаго отечества трудящихся, свои заброшенныя поля и навсегда покинутыя деревни... Да, мужичкамъ будетъ чeмъ вспомнить "побeду трудящихся классовъ"....

Уже передъ самымъ концомъ инвентаризацiи передъ моимъ столомъ предсталъ какой-то старичекъ, лeтъ шестидесяти, совсeмъ сeдой и дряхлый. Трясущимися отъ слабости руками онъ началъ разстегивать свою рвань.

Въ спискe стояло:

Авдeевъ, А. С. Преподаватель математики. 42 года...

Сорокъ два года... На годъ моложе меня... А передо мною стоялъ старикъ, совсeмъ старикъ...

-- Ваше фамилiя Авдeевъ?..

-- Да, да. Авдeевъ, Авдeевъ, -- заморгалъ онъ, какъ-то суетливо, продолжая разстегиваться... Стало невыразимо, до предeла противно... Вотъ мы -- два культурныхъ человeка... И этотъ старикъ стоитъ передо мною, разстегиваетъ свои послeднiя кольсоны и боится, чтобы ихъ у него не отобрали, чтобы я ихъ не отобралъ... О, чортъ!..

Къ концу этой подлой инвентаризацiи я уже нeсколько укротилъ оперативниковъ. Они еще слегка рычали, но не такъ рьяно кидались выворачивать людей наизнанку, а при достаточно выразительномъ взглядe -- и не выворачивали вовсе: и собачья натаска имeетъ свои преимущества. И поэтому я имeлъ возможность сказать Авдeеву:

-- Не надо... Забирайте свои вещи и идите...

Онъ, дрожа и оглядываясь, собралъ свое тряпье и исчезъ на нарахъ... {230}

Инвентаризацiя кончалась... Отъ этихъ страшныхъ лицъ, отъ жуткаго тряпья, отъ вшей, духоты и вони -- у меня начала кружиться голова. Я, вeроятно, былъ бы плохимъ врачемъ. Я не приспособленъ ни для лeченiя гнойниковъ... ни даже для описанiя ихъ. Я ихъ стараюсь избeгать, какъ только могу... даже въ очеркахъ...

Когда въ кабинкe УРЧ подводились итоги инвентаризацiи, начальникъ лагпункта попытался -- и въ весьма грубой формe -- сдeлать мнe выговоръ за то, что по моему бараку было отобрано рекордно малое количество борохла. Начальнику лагпункта я отвeтилъ не такъ, можетъ быть, грубо, но подчеркнуто, хлещуще рeзко. На начальника лагпункта мнe было наплевать съ самаго высокаго дерева его лeсосeки. Это уже были не дни Погры, когда я былъ еще дезорiентированнымъ или, точнeе, еще не съорiентировавшимся новичкомъ и когда каждая сволочь могла ступать мнe на мозоли, а то и на горло... Теперь я былъ членомъ фактически почти правящей верхушки технической интеллигенцiи, частицей силы, которая этого начальника со всeми его совeтскими заслугами и со всeмъ его совeтскимъ активомъ могла слопать въ два счета -- такъ, что не осталось бы ни пуха, ни пера... Достаточно было взяться за его арматурные списки... И онъ это понялъ. Онъ не то, чтобы извинился, а какъ-то поперхнулся, смякъ и даже далъ мнe до Подпорожья какую-то полудохлую кобылу, которая кое-какъ доволокла меня домой. Но вернуться назадъ кобыла уже была не въ состоянiи...

ПРОФЕССОРЪ АВДEЕВЪ