Россiя въ концлагере

...Я работалъ счетоводомъ -- на командировкe одной, верстахъ въ двадцати отъ Кеми. Это -- тоже не легче прачешной или просто каторги... Только я былъ прикованъ не къ тачкe, а къ столу. На немъ спалъ, на немъ eлъ, за нимъ сидeлъ по пятнадцать-двадцать часовъ въ сутки... Вeрите ли, по цeлымъ недeлямъ вставалъ изъ-за стола только въ уборную. Такая была работа... Ну, и начальникъ -- звeрь. Звeрь, а не человeкъ... Такъ вотъ, значитъ, была все-таки добрая душа, одна -- ну, изъ этихъ самыхъ проститутокъ... И вотъ звонить намъ по телефону, въ командировку нашу, значитъ. Вы, говоритъ, Авдeевъ. Да, говорю, я, а у самого -- предчувствiе, что ли: ноги сразу такъ, знаете, ослабeли, стоять не могу... Да, говорю, я Авдeевъ. Это, спрашиваетъ, ваша дочка у насъ на кемской прачешной работаетъ... Да, говорю, моя дочка... Такъ вотъ, говоритъ, ваша дочка отъ дезинтерiи при смерти, васъ хочетъ видeть. Если къ вечеру, говоритъ, притопаете, то, можетъ, еще застанете, а можетъ, и нeтъ...

А меня ноги уже совсeмъ не держать... Пошарилъ рукой табуретку, да такъ и свалился, да еще телефонъ оборвалъ.

Ну, полили меня водой. Очнулся, прошу начальника: отпустите, ради Бога, на одну ночь -- дочь умираетъ. Какое!.. Звeрь, а не человeкъ... Здeсь, говоритъ, тысячи умираютъ, здeсь вамъ не курортъ, здeсь вамъ не институтъ благородныхъ дeвицъ... Мы, говоритъ изъ-за всякой б... -- да, такъ и сказалъ, ей Богу, такъ и сказалъ... не можемъ, говоритъ, нашу отчетность срывать...

Вышелъ я на улицу, совсeмъ какъ помeшанный. Ноги, знаете, какъ безъ костей. Ну, думаю, будь что будетъ. Ночь, снeгъ таетъ... Темно... Пошелъ я въ Кемь... Шелъ, шелъ, запутался, подъ утро пришелъ.

Нeтъ уже Оленьки. Утромъ меня тутъ же у покойницкой арестовали за побeгъ и -- на лeсоразработки... Даже на Оленьку не дали посмотрeть...

Старикъ уткнулся лицомъ въ колeни, и плечи его затряслись отъ глухихъ рыданiй... Я подалъ ему стаканъ капустнаго разсола. Онъ выпилъ, вeроятно, не разбирая, что именно онъ пьетъ, разливая разсолъ на грудь и на колeни. Зубы трещеткой стучали по краю стакана...

Борисъ положилъ ему на плечо свою дружественную и успокаивающую лапу.

-- Ну, успокойтесь, голубчикъ, успокойтесь... Вeдь всe мы въ такомъ положенiи. Вся Россiя -- въ такомъ положенiи. На мiру, какъ говорится, и смерть красна...

-- Нeтъ, не всe, Борисъ Лукьяновичъ, нeтъ, не всe... -- {233} голосъ Авдeева дрожалъ, но въ немъ чувствовались какiя-то твердый нотки -- нотки убeжденiя и, пожалуй, чего-то близкаго къ враждебности. -- Нeтъ, не всe. Вотъ вы трое, Борисъ Лукьяновичъ, не пропадете... Одно дeло въ лагерe мужчинe, и совсeмъ другое -- женщинe. Я вотъ вижу, что у васъ есть кулаки... Мы, Борисъ Лукьяновичъ, вернулись въ пятнадцатый вeкъ. Здeсь, въ лагерe, мы вернулись въ доисторическiя времена... Здeсь можно выжить, только будучи звeремъ... Сильнымъ звeремъ.

-- Я не думаю, Афанасiй Степановичъ, чтобы я, напримeръ, былъ звeремъ, -- сказалъ я.

-- Я не знаю, Иванъ Лукьяновичъ, я не знаю... У васъ есть кулаки... Я замeтилъ -- васъ и оперативники боялись. Я -- интеллигентъ. Мозговой работникъ. Я не развивалъ своихъ кулаковъ. Я думалъ, что я живу въ двадцатомъ вeкe... Я не думалъ, что можно вернуться въ палеолитическую эпоху. А -- вотъ, я вернулся. И я долженъ погибнуть, потому что я къ этой эпохe не приспособленъ... И вы, Иванъ Лукьяновичъ, совершенно напрасно вытянули меня изъ девятнадцатаго квартала.

Я удивился и хотeлъ спросить -- почему именно напрасно, но Авдeевъ торопливо прервалъ меня:

-- Вы, ради Бога, не подумайте, что я что-нибудь такое. Я, конечно, вамъ очень, очень благодаренъ... Я понимаю, что у васъ были самыя возвышенныя намeренiя.

Слово "возвышенныя" прозвучало какъ-то странно. Не то какой-то не ко времени "возвышенный стиль", не то какая-то очень горькая иронiя.

-- Самыя обыкновенныя намeренiя, Афанасiй Степановичъ.

-- Да, да, я понимаю, -- снова заторопился Авдeевъ. -- Ну, конечно, простое чувство человeчности. Ну, конечно, нeкоторая, такъ сказать, солидарность культурныхъ людей, -- и опять въ голосe Авдeева прозвучали нотки какой-то горькой иронiи -- отдаленныя, но горькiя нотки. -- Но вы поймите: съ вашей стороны -- это только жестокость. Совершенно ненужная жестокость...

Я, признаться, нeсколько растерялся. И Авдeевъ посмотрeлъ на меня съ видомъ человeка, который надо мной, надъ моими "кулаками", одержалъ какую-то противоестественную побeду.

-- Вы, пожалуйста, не обижайтесь. Не считайте, что я просто неблагодарная сволочь или сумасшедшiй старикъ. Хотя я, конечно, сумасшедшiй старикъ... Хотя я и вовсе не старикъ, -- сталъ путаться Авдeевъ, -- вы вeдь сами знаете -- я моложе васъ... Но, пожалуйста, поймите: ну, что я теперь? Ну, куда я гожусь? Я вeдь совсeмъ развалина. Вы вотъ видите, что пальцы у меня поотваливались.

Онъ протянулъ свою руку -- и пальцевъ на ней дeйствительно почти не было, но раньше я этого какъ-то не замeтилъ. Отъ Авдeева все время шелъ какой-то легкiй трупный запахъ -- я думалъ, что это запахъ его гнiющихъ отмороженныхъ щекъ, носа, ушей. Оказалось, что гнила и рука.