Россiя въ концлагере

-- Вотъ, пальцы, вы видите. Но я вeдь насквозь сгнилъ. У меня сердце -вотъ, какъ эта рука. Теперь -- смотрите. Я {234} потерялъ брата, потерялъ жену, потерялъ дочь, единственную дочь. Больше въ этомъ мiрe у меня никого не осталось. Шпiонажъ? Какая дьявольская чепуха! Братъ былъ микробiологомъ и никуда изъ лабораторiи не вылазилъ. А въ Польшe остались родные. Вы знаете -- всe эти границы черезъ уeзды и села... Ну, переписка, прислали какой-то микроскопъ. Вотъ и пришили дeло. Шпiонажъ? Это я-то съ моей Оленькой крeпости снимали, что-ли? Вы понимаете, Иванъ Лукьяновичъ, что теперь-то мнe -- ужъ совсeмъ нечего было бы скрывать. Теперь -- я былъ бы счастливъ, если бы этотъ шпiонажъ дeйствительно былъ. Тогда было бы оправданiе не только имъ, было бы и мнe. Мы не даромъ отдали бы свои жизни. И, подыхая, я бы зналъ, что я хоть что-нибудь сдeлалъ противъ этой власти дiавола.

Онъ сказалъ не "дьявола", а именно "дiавола", какъ-то подчеркнуто и малость по церковному...

-- Я, знаете, не былъ религiознымъ... Ну, какъ вся русская интеллигенцiя. Ну, конечно, развe могъ я вeрить въ такую чушь, какъ дiаволъ?.. Да, а вотъ теперь я вeрю. Я вeрю потому, что я его видeлъ, потому, что я его вижу... Я его вижу на каждомъ лагпунктe... И онъ -- есть, Иванъ Лукьяновичъ, онъ есть... Это -- не поповскiя выдумки. Это реальность... Это научная реальность...

Мнe стало какъ-то жутко, несмотря на мои "кулаки". Юра какъ-то даже поблeднeлъ... Въ этомъ полуживомъ и полусгнившемъ математикe, видeвшемъ дьявола на каждомъ лагпунктe и проповeдующемъ намъ реальность его бытiя, было что-то апокалиптическое, что-то, отъ чего по спинe пробeгали мурашки... Я представилъ себe всe эти сотни "девятнадцатыхъ кварталовъ", раскинутыхъ по двумъ тысячамъ верстъ непроглядной карельской тайги, придавленной полярными ночами, всe эти тысячи бараковъ, гдe на кучахъ гнилого тряпья ползаютъ полусгнившiе, обсыпанные вошью люди, и мнe показалось, что это не вьюга бьется въ оконца избы, а ходитъ кругомъ и торжествующе гогочетъ дьяволъ -тотъ самый, котораго на каждомъ лагпунктe видeлъ Авдeевъ. Дьяволъ почему-то имeлъ обликъ Якименки...

-- Такъ, вотъ видите, -- продолжалъ Авдeевъ... -- Передо мною еще восемь лeтъ вотъ этихъ... лагпунктовъ Ну, скажите по совeсти, Борисъ Лукьяновичъ -- ну, вотъ вы, врачъ -- скажите по совeсти, какъ врачъ, -есть-ли у меня хоть малeйшiе шансы, хоть малeйшая доля вeроятности, что я эти восемь лeтъ переживу?..

Авдeевъ остановился и посмотрeлъ на брата въ упоръ, и въ его взглядe я снова уловилъ искорки какой-то странной побeды... Вопросъ засталъ брата врасплохъ...

-- Ну, Афанасiй Степановичъ, вы успокоитесь, наладите какой-то болeе или менeе нормальный образъ жизни, -- началъ братъ -- и въ его голосe не было глубокаго убeжденiя...

-- Ага, ну такъ значитъ, я успокоюсь! Потерявъ все, что у меня было въ этомъ мiрe, все, что у меня было близкаго и дорогого, -- я, значитъ, успокоюсь!.. Вотъ -- попаду въ "штабъ", сяду {235} за столъ и успокоюсь... Такъ, что ли? Да -- и какъ это вы говорили? -- да, "нормальный образъ жизни"?

-- Нeтъ, нeтъ, я понимаю, не перебивайте, пожалуйста. -- заторопился Авдeевъ, -- я понимаю, что пока я нахожусь подъ высокимъ покровительствомъ вашихъ кулаковъ, я, быть можетъ, буду имeть возможность работать меньше шестнадцати часовъ въ сутки. Но я вeдь и восьми часовъ не могу работать вотъ этими... этими...

Онъ протянулъ руку и пошевелилъ огрызками своихъ пальцевъ...

-- Вeдь я не смогу... И потомъ -- не могу же я расчитывать на всe восемь лeтъ вашего покровительства... Высокаго покровительства вашихъ кулаковъ... -- Авдeевъ говорилъ уже съ какимъ-то истерическимъ сарказмомъ...

-- Нeтъ, пожалуйста, не перебивайте, Иванъ Лукьяновичъ. (Я не собирался перебивать и сидeлъ, оглушенный истерической похоронной логикой этого человeка). Я вамъ очень, очень благодаренъ, Иванъ Лукьяновичъ, -- за ваши благородныя чувства, во всякомъ случаe... Вы помните, Иванъ Лукьяновичъ, какъ это я стоялъ передъ вами и разстегивалъ свои кольсоны... И какъ вы, по благородству своего характера, соизволили съ меня этихъ кольсонъ -послeднихъ кольсонъ -- не стянуть... Нeтъ, нeтъ, пожалуйста, не перебивайте, дорогой Иванъ Лукьяновичъ, не перебивайте... Я понимаю, что, не стаскивая съ меня кольсонъ, -- вы рисковали своими... можетъ быть, больше, чeмъ кольсонами... Можетъ быть, больше, чeмъ кольсонами -- своими кулаками... Какъ это называется... бездeйствiе власти... что ли... Власти снимать съ людей послeднiя кольсоны...

Авдeевъ задыхался и судорожно хваталъ воздухъ открытымъ ртомъ.

-- Ну, бросьте, Афанасiй Степановичъ, -- началъ было я.

-- Нeтъ, нeтъ, дорогой Иванъ Лукьяновичъ, я не брошу... Вeдь вы же меня не бросили тамъ, на помойной ямe девятнадцатаго квартала... Не бросили?

Онъ какъ-то странно, пожалуй, съ какой-то мстительностью посмотрeлъ на меня, опять схватилъ воздухъ открытымъ ртомъ и сказалъ -- глухо и тяжело:

-- А вeдь тамъ -- я было уже успокоился... Я тамъ -- уже совсeмъ было отупeлъ. Отупeлъ, какъ полeно.