Россiя въ концлагере

Вторая пятилeтка "по плану" должна была ликвидировать классы и какъ будто бы вслeдствiе этого ликвидировать и лагери... Но изъ доклада явствуетъ, во всякомъ случаe, одно: количество каторжныхъ рабочихъ рукъ "должно расти" по меньшей мeрe "въ уровень" съ остальными темпами соцiалистическаго роста. Если и сейчасъ этихъ рукъ -- что-то около трехсотъ тысячъ паръ, то что же будетъ "въ условiяхъ дальнeйшаго роста?"

Потомъ докладъ начальника КВО тов. Корзуна: "Какъ мы перевоспитываемъ, какъ мы перековываемъ"... Совeтская исправительная система построена не на принципe наказанiя, а на принципe трудового воздeйствiя. Мы не караемъ, а внимательнымъ, товарищескимъ подходомъ прививаемъ заключеннымъ любовь къ "свободному, творческому, соцiалистическому труду"...

Въ общемъ Корзунъ говоритъ все то же, что въ свое время по поводу открытiя Бeломорско-Балтiйскаго канала писалъ Горькiй. Но съ одной только разницей: Горькiй вралъ въ расчетe на неосвeдомленность "вольнаго населенiи" Россiи и паче всего заграницы. На какую же публику расчитываетъ Корзунъ? Здeсь всe знаютъ объ этой исправительной системe, которая "не караетъ, а перевоспитываетъ", здeсь всe знаютъ то, что знаю уже я: и девятнадцатые кварталы, и диковскiе овраги, и безсудные разстрeлы. Многiе знаютъ и то, чего я еще не знаю и Богъ дастъ и не успeю узнать: штрафные командировки, вродe Лeсной Рeчки, "роты усиленнаго режима" съ полуфунтомъ хлeба въ день и съ оффицiальнымъ правомъ каждаго начальника колонны на смертный приговоръ, страшныя работы на Морсплавe около Кеми, когда люди зимой по сутками подрядъ работаютъ по поясъ въ ледяной водe незамерзающихъ горныхъ рeчекъ. Эта аудиторiя все это знаетъ.

И -- ничего. И даже апплодируютъ... Н-да, въ совeтской исторiи поставлено много "мiровыхъ рекордовъ", но ужъ рекордъ наглости поставленъ по истинe "всемiрно-историческiй". Такъ врать и такъ къ этому вранью привыкнуть, какъ врутъ и привыкли ко вранью въ Россiи, -- этого, кажется, не было еще нигдe и никогда...

Потомъ на сценe выстраивается десятка три какихъ-то очень {323} неплохо одeтыхъ людей. Это ударники, "отличники", лучшiе изъ лучшихъ. Гремитъ музыка и апплодисменты. На грудь этимъ людямъ Корзунъ торжественно цeпляетъ ордена Бeлморстроя, что въ лагерe соотвeтствуетъ примeрно ордену Ленина. Корзунъ столь же торжественно пожимаетъ руки "лучшимъ изъ лучшихъ" и представляетъ ихъ публикe: вотъ Ивановъ, бывшiй воръ... создалъ образцовую бригаду... перевыполнялъ норму на... процентовъ, вовлекъ въ перевоспитанiе столько-то своихъ товарищей. Ну и такъ далeе. Лучшiе изъ лучшихъ горделиво кланяются публикe. Публика апплодируетъ, въ заднихъ рядахъ весело посмeиваются, лучшiе изъ лучшихъ выходятъ на трибуну и повeствуютъ о своей "перековкe". Какой-то парень цыганистаго вида говоритъ на великолeпномъ одесскомъ жаргонe, какъ онъ воровалъ, убивалъ, нюхалъ кокаинъ, червонцы поддeлывалъ и какъ онъ теперь, на великой стройкe соцiалистическаго отечества, понялъ, что... ну и такъ далeе. Хорошо поетъ собака, убeдительно поетъ. Ужъ на что я стрeляный воробей, а и у меня возникаетъ сомнeнiе: чортъ его знаетъ, можетъ быть, и въ самомъ дeлe перековался... Начинаются клятвы въ вeрности "отечеству всeхъ трудящихся", предстоитъ торжественное заключенiе какихъ-то соцiалистически-соревновательныхъ договоровъ, я кое-что по профессiональной привычкe записываю въ свой блокнотъ -- записанное все-таки не такъ забывается, но чувствую, что дальше я уже не выдержу. Максимальная длительность совeтскихъ засeданiй, какую я могу выдержать, -- это два часа. Затeмъ тянетъ не стeнку лeзть.

Я пробрался сквозь толпу, загораживавшую входъ въ залъ. У входа меня остановилъ вохръ: "Куда это до конца засeданiя, заворачивай назадъ". Я спокойно поднесъ къ носу вохры свой блокнотъ: на радiо сдавать. Вохра, конечно, ничего не поняла, но я вышелъ безъ задержки.

Рeшилъ зайти въ Динамо, не безъ нeкоторой задней мысли выпить тамъ и закусить. Изъ комнаты Батюшкова услышалъ голосъ Юры. Зашелъ. Въ комнатe Батюшкова была такая картина: На столe стояло нeсколько водочныхъ бутылокъ, частью уже пустыхъ, частью еще полныхъ. Тамъ же была навалена всякая снeдь, полученная изъ вольнонаемной чекисткой столовой. За столомъ сидeлъ начальникъ оперативной части медгорскаго отдeленiя ОГПУ Подмоклый -- въ очень сильномъ подпитiи, на кровати сидeлъ Батюшковъ -- въ менeе сильномъ подпитiи. Юра пeлъ нeмецкую пeсенку:

"Jonny, wenn du Geburtstag hast."

Батюшковъ аккомпанировалъ на гитарe. При моемъ входe Батюшковъ прервалъ свой аккомпаниментъ и, неистово бряцая струнами, заоралъ выученную у Юры же англiйскую пeсенку.

"Oh my, what a rotten song".

Закончивъ бравурный куплетъ, Батюшковъ всталъ и обнялъ меня за плечи.

-- Эхъ, люблю я тебя, Ванюша, хорошiй ты, сукинъ сынъ, человeкъ. Давай-ка братъ дербалызнемъ.

-- Да, -- сказалъ начальникъ оперативной части тономъ, {324} полнымъ глубочайшаго убeжденiя, -- дербалызнуть нужно обязательно.

Дербалызнули.

Бeлая ночь, часа этакъ въ три, освeтила такую картину: