Россiя въ концлагере

Общее собранiе фамилiи Солоневичей или "трехъ мушкетеровъ", какъ насъ называли въ лагерe, подтвердили мои соображенiя о томъ, что Чекалинъ не подведетъ. Помимо всякихъ психологическихъ расчетовъ -- былъ и еще одинъ. Связью со мной, съ заключеннымъ, использованiемъ заключеннаго для шпiонажа противъ лагерной администрацiи -- Чекалинъ ставитъ себя въ довольно сомнительное положенiе. Если Чекалинъ подведетъ, то передъ этакимъ "подводомъ" онъ, вeроятно, подумаетъ о томъ, что я могу пойти на самыя отчаянныя комбинацiи -- вeдь вотъ пошелъ же я къ нему съ этими списками. А о томъ, чтобы имeть на рукахъ доказательства этой преступной связи, я уже позабочусь -- впослeдствiи я объ этомъ и позаботился. Поставленный въ безвыходное положенiе, я эти доказательства предъявлю третьей части. Чекалинъ же находится на территорiи ББК... Словомъ, идя на все это, Чекалинъ ужъ долженъ былъ держаться до конца.

Все въ мiрe -- весьма относительно. Стоило развeяться очередной угрозe, нависавшей надъ нашими головами, и жизнь снова начинала казаться легкой и преисполненной надеждъ, несмотря на каторжную работу въ УРЧ, несмотря на то, что, помимо этой работы, Чекалинскiе списки отнимали у насъ послeднiе часы сна.

Впрочемъ, списки эти Юра сразу усовершенствовалъ: мы писали не фамилiи, а только указывали номеръ вeдомости и порядковый номеръ, подъ которымъ въ данной вeдомости стояла фамилiя даннаго заключеннаго. Наши списки стали срывать эшелоны. Якименко рвалъ и металъ, но каждый сорванный эшелонъ давалъ намъ нeкоторую передышку: пока подбирали очередные документы -- мы могли отоспаться. Въ довершенiе ко всему этому Якименко преподнесъ мнe довольно неожиданный, хотя сейчасъ уже и ненужный, сюрпризъ. Я сидeлъ за машинкой и барабанилъ. Якименко былъ въ сосeдней комнатe. {161}

Слышу негромкiй голосъ Якименки:

-- Товарищъ Твердунъ, переложите документы Солоневича Юрiя на Медгору, онъ на БАМ не поeдетъ.

Вечеромъ того дня я улучилъ минуту, какъ-то неловко и путанно поблагодарилъ Якименко. Онъ поднялъ голову отъ бумагъ, посмотрeлъ на меня какимъ-то страннымъ, вопросительно ироническимъ взглядомъ и сказалъ:

-- Не стоитъ, товарищъ Солоневичъ.

И опять уткнулся въ бумаги.

Такъ и не узналъ я, какую собственно линiю велъ товарищъ Якименко.

ДEВОЧКА СО ЛЬДОМЪ

Жизнь пошла какъ-то глаже. Одно время, когда начали срываться эшелоны, работы стало меньше, потомъ, когда Якименко сталъ подъ сурдинку включать въ списки людей, которыхъ Чекалинъ уже по разу, или больше, снималъ съ эшелоновъ -- работа опять стала безпросыпной. Въ этотъ перiодъ времени со мною случилось происшествiе, въ сущности, пустяковое, но какъ-то очень ужъ глубоко врeзавшееся въ память.

На разсвeтe, передъ уходомъ заключенныхъ на работы, и вечеромъ, во время обeда, передъ нашими палатками маячили десятки оборванныхъ крестьянскихъ ребятишекъ, выпрашивавшихъ всякiе съeдобные отбросы. Странно было смотрeть на этихъ дeтей "вольнаго населенiя", болeе нищаго, чeмъ даже мы, каторжники, ибо свои полтора фунта хлeба мы получали каждый день, а крестьяне и этихъ полутора фунтовъ не имeли.

Нашимъ продовольствiемъ завeдывалъ Юра. Онъ ходилъ за хлeбомъ и за обeдомъ. Онъ же игралъ роль распредeлителя лагерныхъ объeдковъ среди дeтворы. У насъ была огромная, литровъ на десять, аллюминiевая кастрюля, которая была участницей уже двухъ нашихъ попытокъ побeга, а впослeдствiи участвовала и въ третьей. Въ эту кастрюлю Юра собиралъ то, что оставалось отъ лагерныхъ щей во всей нашей палаткe. Щи эти обычно варились изъ гнилой капусты и селедочныхъ головокъ -- я такъ и не узналъ, куда дeвались селедки отъ этихъ головокъ... Немногiе изъ лагерниковъ отваживались eсть эти щи, и они попадали дeтямъ. Впрочемъ, многiе изъ лагерниковъ урывали кое-что и изъ своего хлeбнаго пайка.

Я не помню, почему именно все это такъ вышло. Кажется, Юра дня два-три подрядъ вовсе не выходилъ изъ УРЧ, я -- тоже, наши сосeди по привычкe сливали свои объeдки въ нашу кастрюлю. Когда однажды я вырвался изъ УРЧ, чтобы пройтись -- хотя бы за обeдомъ -- я обнаружилъ, что моя кастрюля, стоявшая подъ нарами, была полна до краевъ, и содержимое ея превратилось въ глыбу сплошного льда. Я рeшилъ занести кастрюлю на кухню, поставить ее на плиту и, когда ледъ слегка оттаетъ, выкинуть всю эту глыбу вонъ и въ пустую кастрюлю получить свою порцiю каши. {162}

Я взялъ кастрюлю и вышелъ изъ палатки. Была почти уже ночь. Пронзительный морозный вeтеръ вылъ въ телеграфныхъ проводахъ и засыпалъ глаза снeжной пылью. У палатокъ не было никого. Стайки дeтей, который въ обeденную пору шныряли здeсь, уже разошлись. Вдругъ какая-то неясная фигурка метнулась ко мнe изъ-за сугроба, и хриплый, застуженный дeтскiй голосокъ пропищалъ:

-- Дяденька, дяденька, можетъ, что осталось, дяденька, дай!..

Это была дeвочка лeтъ, вeроятно, одиннадцати. Ея глаза подъ спутанными космами волосъ блестeли голоднымъ блескомъ. А голосокъ автоматически, привычно, безъ всякаго выраженiя, продолжалъ скулить:

-- Дяденька, да-а-а-ай...

-- А тутъ -- только ледъ.

-- Отъ щей, дяденька?

-- Отъ щей.