Россия в неволе

Хотел бы Ф.М. написать про нечто подобное (чуточку ведь вставил в Карамазовых неосознанно, на уровне инстинктов) так ведь кто бы стал брать? – пылились бы дома стопочки тиража "продается на дому у автора", потому как для "просвещенного" человека сказки это все, никчемные – Меркурии, Евпатии, Александры, Дмитрии, Сергии… Поэтому и вынужден в лубки дешёвые, детективчики с психологией, хоть по капельке, незаметно, запускать вирусы – про Наполеонов, про кровь. Про кровь обывателю всегда интересно, всегда завораживает. А тут можно и про то, что кровь-то пролить за идею – может, и не грех? Смотря за какую идею, и чью кровь. Ведь старуха-то процентщица – это же явно не русский персонаж. Это откуда-то из Второзакония, что дескать будешь другим народам в долг давать… И крестик с образком у неё на шее – это для отмазки, уж просто традиция такая была. По сути-то старуха – это просто сердцевина, душа того дела, ростовщического, опутавшего весь Питер – душа явно не русская. Но тут ещё и Лизавета подмешалась. Эта русская. Он – и её. Вот тебе и рыцарь идеи… Так ты сам, Родиоша, оказывается каких кровей-то? Ты что же это всех одним топором, иуда, нечисть безыдейная… Ведь русский идейный человек, русский-то фашист русскую бабушку не обидит! А ты вона как! Чем ты лучше какого-нибудь ниггера из "Криминального чтива": А может это я пастырь? А мой "Смит-и-Вессон" – посох… И так далее.

Это всё к тому, что толкованиям предаваться – дело неблагодарное, можно не только до ниггеров договориться, но чтоб не казалось это всё пустой забавой, замечу, что все эти занудные вставки у Ф.М. конечно, все его детективы затягивают сильно, но всё же – значит, для чего-то они ему были нужны?.. Для чего? Чтоб зевал человек, и злился, ну когда же к главному, пойдет он к Соньке, нет? А Соня что? А он что? А Порфирий – демон, что? – зевал, и впитывал хоть что-то, хоть какое-то понятие о наступающем тотальном зле, и что он не "тварь дрожащая, а право имеет" действовать там, где нужно действовать по истине, а значит, по любви, а значит, вне закона, не судимо.

Это было как объявление Ф.М. на доске объявлений, или телетекстом, рекламной паузой: "ищу человека, способного защитить страну, от надвигающегося ужаса" – ведь большую кровь Двадцатого века можно было остановить гораздо меньшей кровью Девятнадцатого, чтоб потом не пришлось заливать её морем крови нынешнего, Двадцать первого…

Ведь надо было-то всего пару-тройку тысяч процентщиц (без Лизавет, конечно) завалить, чтоб искоренить это всё из русской среды – и может, не было бы никакой революции? Была бы одна семья, никто бы ни на ком не наживался, все бы жили дружно, общим колхозом…

Но на объявление никто не откликнулся. Россию спасать, значит, было поздно – да и для кого? Рухнула сердцевина, ослабло воспаление духа. Воины, элита, гвардия (не только военная) перевелись. В Екатеринбурге заключенной Царской Семье на Пасху из соседней Воинской Академии (несколько сот человек) в дом Ипатьева (охраняло два десятка) послали кулич в подарок, в память, значит, о присяге… Так Николай II при миллионной армии, ему присягавшей лично, стал и Евпатием, и Меркурием-одиночкой… Рядом никого не оказалось – рухнул русский братский мир, тля-процентщица изъела офицерские мундиры, сердца и умы…

Боль, русская боль осталась в рассеянных по свету живых русских сердцах.

Везут на ИВС, на ознакомление с делом, на 10 суток в одиночке. С собой – Достоевский, Бунин, Шекспир, автомобильные журналы, пара газеток. Можно и почитать и подумать. Одиночка – узкая длинная камера, высотой метра три. Железная кровать занимает половину места. Ещё умывальник, и высокий, как пьедестал, открытый парапет. Впереди решка и железный щит, за которым батарея. Всё. Свет постоянный от одной лампочки над дверью. Там же вытяжка. Стены – в "шубе" (говорят, тоже сталинских времен изобретение) – в неровной, сделанной из специально неразглаженного цемента, поверхности – для звукоизоляции. Чтоб не цинковали соседям. Чтоб не слышны были крики, когда кого-то бьют (предположение). Всё. Можно дальше жить.