Россия в поворотный момент истории

Поскольку в результате мятежа генералов вся законодательная и политическая деятельность в стране остановилась, я погрузился в дело спасения основ демократии и попыток обеспечить за Россией место среди победителей на грядущей мирной конференции. В сентябре 1917 г. у меня уже не оставалось сомнений, что после официального вступления Соединенных Штатов в войну Германия на следующий год будет разгромлена. И произойдет это не только из-за подавляющей мощи современного американского оружия, но еще и потому, что Германия более не сможет рассчитывать на своих союзников, Венгрию и Турцию, поскольку к 1917 г. они утратили свою боеспособность в результате боев с Русской армией за три предыдущих года.

Ни поражения, которые потерпела Русская армия на третьем году войны, ни измена внутри страны уже не могли помешать Антанте победить или вычеркнуть из истории войны колоссальный вклад России в приближающуюся победу.

Германский Генеральный штаб прекрасно понимал значение операций на Русском фронте в 1917 г. Как писал майор фон дер Буше[155]:

«В 1917 г, когда русские силы были совершенно исчерпаны, а революция уже набросила свою тень, угроза войны на два фронта все еще сохранялась – и это в тот момент, когда все для Германии складывалось удачно, когда войну на Западном фронте можно было закончить одним сокрушительным ударом, в тот момент, когда вопреки всем ожиданиям французское наступление генерала Нивеля было сломлено при замешательстве и колоссальных потерях на стороне французов и когда французские солдаты начали бунтовать…

Именно при этих обстоятельствах те немногочисленные германские резервы, которые удалось собрать, снова были отправлены на Восточный фронт, чтобы положить конец сперва так называемому наступлению Керенского в Галиции, а затем рижскому наступлению, и таким образом укрепить тыл нашего Западного фронта.

В 1917 г., с точки зрения солдата, настоящей трагедией стал тот факт, что германская армия на Западном фронте смогла лишь тогда перейти в наступление против истинного врага – англичан, – когда ей уже не хватало сил, чтобы прорваться через Амьен и Абвиль к Ла-Маншу».

Мы, руководители Временного правительства, прекрасно понимали все это, и до самого последнего дня существования свободной России вся наша внутренняя и внешняя политика основывалась на неизбежности победы.

К середине сентября после ожесточенных сражений под Ригой боевые действия начали стихать. Русские армии отступили на новые оборонительные позиции. На Юго-Западном и Румынском фронтах продолжались бои местного значения. После весеннего и летнего бездействия попытка британской армии перейти в наступление на севере (под Ипром) окончилась, как и весеннее наступление, неудачей, но в сентябре сражения на Западном фронте разгорелись снова – преимущественно в итальянском секторе. Людендорф был вынужден постепенно перебрасывать свои ударные дивизии на Западный фронт, но этот шаг не принес стратегических успехов.

Проведя чистку в Ставке Верховного главнокомандования в Могилеве и арестовав окопавшихся там заговорщиков, генерал Алексеев лишь несколько дней оставался на должности начальника штаба. Его сменил молодой, высокоодаренный офицер Генерального штаба генерал Духонин, с которым я хорошо познакомился, когда он возглавлял штаб командующего Юго-Западным фронтом.

Духонин был широкомыслящим, откровенным и честным человеком, неспособным на интриганство и демагогию. В отличие от многих пожилых офицеров он не предавался бесконечным сетованиям и брюзжанию по поводу «новой системы» и не идеализировал старую армию. Он не испытывал отчаянного страха перед солдатскими комитетами и комиссарами правительства, поскольку признавал необходимость в них. Более того, ежедневные сводки о положении на фронте, которые он посылал из Ставки, отличались взвешенностью и достоверностью, и он никогда не пытался изображать действующую армию как банду распоясавшихся подонков. В нем не было ничего от старого военного чинуши или солдафона. Он представлял собой одного из тех молодых офицеров, которые учились «науке побеждать» на примере Суворова и Петра Великого – среди прочего, это означало, что к своим подчиненным они относились не как к роботам, а как к живым людям.