Россия в XVIII столетии: общество и память

Полтавская победа 1709 г. в учебниках истории, как правило, трактуется как момент превращения России в «великую державу». В реальности, однако, процесс интеграции страны в систему международных отношений занял несколько десятилетий, в течение которых внешнеполитическая активность России постепенно, по мере того как русские дипломаты познавали хитросплетения европейской политики и осваивали новые практики, росла за пределы балтийского и черноморско-каспийского регионов и приобретала общеевропейский характер. В Петербурге все больше начинали понимать, что отныне достижение каких-либо внешнеполитических целей уже невозможно путем выстраивания отношений с какой-либо иностранной державой напрямую без учета интересов других европейских игроков. Так, к примеру, попытки России при Екатерине I выполнить данные еще ее мужем голштинскому герцогу Карлу-Фридриху, женившемуся на цесаревне Анне Петровне, обещания помочь с возвращением захваченного Данией Шлезвига натолкнулись на сопротивление Англии и Франции и чуть не привели к военному конфликту. Надежды русской дипломатии решить эту проблему посредством заключения «четвертного» англо-франко-прусско-русского союза не оправдались, поскольку переговоры уперлись в ту же голштинскую проблему и круг, таким образом, замкнулся. В определенной мере именно это толкнуло Россию в объятия Австрии и привело к подписанию в 1726 г. русско-австрийского союза, определившего российскую внешнюю политику нескольких последующих десятилетий и способствовавшего интеграции России в общеевропейские дела.

В ряду проблем, постоянно находившихся в поле зрения русского правительства, была и польская. «Одним из главных аспектов этой традиционной проблемы, завещанной XVII в., – писал Г. А. Некрасов, – были территориальные вопросы – о воссоединении с Россией украинских и белорусских земель, оккупированных в прошлом панской Польшей и от которых Россия никогда не отказывалась. Но в изучаемое время /1725-1739 гг. – А. К./ этот основной нерешенный аспект польской проблемы не ставился русской дипломатией в качестве очередной внешнеполитической задачи».[495] Действительно, в подготовленной в 1726 г. А. И. Остерманом обстоятельной записке об основных проблемах и направлениях российской внешней политики отношения с Речью Посполитой не были выделены, как другие державы, в отдельный раздел и сама она упоминалась лишь в связи с Курляндией и Пруссией.[496] В 1733–1735 гг. Россия приняла активное участие в войне за польское наследство, в которой скрестились интересы Австрии, Пруссии, Франции, Швеции и Турции. Совместными усилиями с Австрией и в противовес Франции польский престол удалось сохранить за саксонским курфюрстом, что, как считалось, должно было гарантировать Польше отведенную ей роль буфера между Россией и Западной Европой. Подобная линия в отношении Польши выдерживалась и в последующие десятилетия. «В иерархии ее /России – А. К./ внешнеполитических приоритетов польское и шведское направления со второй половины 30-х годов XVIII века, – констатирует П. В. Стегний, – начинают играть второстепенную, а затем и подчиненную роль.»[497]

Посвятивший изучению русской внешней политики середины XVIII в. две монографии М. Ю. Анисимов констатирует:

«Следует остановиться на том, что считается исторической миссией России, одной из ее основных внешнеполитических целей – “воссоединение украинских и белорусских земель с Россией”. У Бестужева-Рюмина этой цели не было, как не было ее и у его противника, покровителя заграничных православных вице-канцлера Воронцова, и как не было ее у Елизаветы. Православных, конечно, защищали, как защищали их в Австрии, Турции и даже на острове английском Минорка в Средиземном море, но никогда не думали об их вхождении в Россию. Планы Конференции 1756 г. / Конференции при Высочайшем Дворе. – А. К./ ничего не говорят о религиозных мотивах “округления границ”, только территориальных. <…> В целом политика России в отношении Польши в 1749–1756 гг. не была глубоко продуманной, но она ни в коей мере не была агрессивной. Петербург практически не уделял внимания собственно польским делам, сосредоточив свое внимание на Европе.»[498]

«…силовое одностороннее изменение границы без каких-либо компенсаций слабому соседу, ни тогда ни Елизавете, ни кому-либо из ее сановников эта идея даже не приходила в голову. Россия считалась с международным правом и интересами других европейских держав и не желала встать вровень с европейским изгоем – Пруссией Фридриха II, практиковавшего такие методы».[499]