Россия в XVIII столетии: общество и память

Пока же Синод занимался делом Леонтовича (разбирательство продолжалось до 1764 г.), внимание российских властей переключилось на проблему избрания нового польского короля. Тема польских диссидентов при этом с повестки дня снята не была. Напротив, как считают многие историки, речь Конисского произвела сильное впечатление на Екатерину II, хотя в дипломатической переписке эта тема появляется не ранее октября 1763 г.[506] Однако, как отмечает Б. В. Носов, «с самого начала там /в правящих кругах – А. К./ смотрели на дело диссидентов не с религиозной, а с политической точки зрения. Речь шла не о защите православных или иноверцев в Польше, а о мерах, направленных на усиление позиций России в Речи Посполитой».[507] Иначе говоря, в польских православных видели в первую очередь агентов российского влияния.[508]

Это утверждение требует некоторого уточнения. Защита православных в разных странах постоянно находилась в повестке дня российской дипломатии, что в принципе было характерно для международных отношений XVIII в., в которых религиозный фактор использовался весьма активно, хотя различить, когда он действительно был вдохновлен религиозным чувством, а когда был лишь предлогом для достижения вполне утилитарных целей практически невозможно.[509] Например, на рубеже 1740-х – 1750-х гг. так называемое «сербское дело», связанное с переселением в Россию православных сербов и образованием Новой Сербии на границе с Польшей, привело к серьезным осложнениям в русско-австрийских отношениях. Что же касается самой Польши, то на протяжении нескольких десятилетий после заключения с ней в 1686 г. Вечного мира Россия регулярно поднимала вопрос о польских православных, обращая внимание на нарушение условий договора, сокращение числа православных епархий, церквей и монастырей, насильственное обращение православных в униатство и т. д. Однако, как замечает М. Ю. Анисимов «Российские жалобы на обиды православных… были постоянным явлением, но кроме них никаких средств воздействия на притеснителей Петербург не использовал».[510] С приходом к власти Екатерины ситуация, судя по всему, стала меняться, и проблема православных приобретала все более политическую окраску.

Комплекс основных источников, связанных с борьбой за избрание на польский трон Станислава Понятовского, опубликован в 51-м томе Сборника Императорского русского исторического общества. Хотя комплекс этот включает не менее сотни документов, интересующих нас сведений в них не так много. Прежде всего обращает на себя внимание секретный план вице-президента Военной коллегии графа 3. Г. Чернышева, составленный в 1763 г. в преддверии кончины Августа III, в котором предлагалось воспользоваться этим событием для присоединения следующих польских земель:

«к стороне Европы нашим границам окружение сделать по реке Двине и, соединя оную от Полоцка на Оршу с Днепром к Киеву, захватить по сю сторону Двины Крейцбург, Динабург и всю польскую Лифляндию, Полоцк и полоцкое воеводство, Витебск и витебское воеводство, по сю сторону от местечка Ула к Орше и оное местечко, включая от Орши Могилев, Рогачев, Мисциславского воеводства – все, лежащее по сю сторону Днепра и по Днепру до нынешних наших границ».[511]

Обоснование этого плана Чернышев предлагал сугубо прагматическое: после рассуждений о том, что в принципе Российская империя не нуждается в новых землях, он утверждал, что округление ее границ и проведение их по рекам будет способствовать как обеспечению безопасности, так и развитию торговли. При этом он предлагал и официальную мотивацию:

«Между тем надлежит при избрании короля или прежде претензии свои на вышеупомянутые земли произвесть с изъяснением к тому права и что от самого того происходили разныя в республике жалобы, на которыя оная не только справедливости не учинила, но и ни в какия уважения не поставляя, в противность трактатам и тому почтению, которое соседственныя государства одно другому должны, беглых никогда не выдавали, пошлины забирали, нарушая тем свободность коммерции, многих к ним посылаемых ругательски бивали и прочеее, что только выискать возможно будет, и что сие занятие и овладение делается не для приобретения земель, коих в российской империи, как всему свету известно, больше нежели в том нужда есть, но единственно, чтоб, такия натуральныя межи утвердя, отвращением всего того, что когда-либо соседственную дружбу нарушить может, будет сие легчайшим способом оную и твердо основать и всех происходимых прежде ссор миновать, что несумненно служит к благосостоянию обоих государств».[512]