Россия в XVIII столетии: общество и память

Завоевания XVI–XVII вв., даже если потом с ними приходилось расставаться, сразу же находили отражение в царском титуле. Так, Иван IV стал именоваться «Государем Ливонския земли», «Царем Сибирским» и «Великим князем Смоленским и Полоцким».[475] В июле 1654 г. в царский титул были добавлены города Полоцк и Мстиславль. В сентябре 1655 г. был издан сперва именной указ, согласно которому государя следовало именовать «Великим князем Литовским, Белыя России, Волынским и Подольским», а спустя несколько дней «Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем».[476] Со времен Ивана Грозного в царский титул включалась формулировка «повелитель Северные страны», что означало претензию на самую северную оконечность Скандинавского полуострова Норботтен, и что и тогда, и позже приводило к затруднениям во взаимоотношениях со Швецией.[477] Включение той или иной новой территории в царский титул и оставление ее наименования там даже после ухода оттуда царских войск, означало по сути придание ей статуса царской вотчины самим фактом ее оккупации, пусть даже продолжавшейся очень короткое время. Если при этом в XVI, XVII, да и в XVIII в. состав титула русского царя служил одним из средств легитимации власти и из-за этого возникали разного рода дипломатические осложнения, то уже в последующее время он играл важную идеологическую роль. Так, А. Д. Нечволодов, автор известных «Сказаний о русской земле», в 1912 г. писал: «царский титул русского Государя заключает в себе сокращенно всю историю Русской земли и задачи ее верховных властителей, смысл деятельности которых может быть кратко выражен словами; “умиротворение или собирание земель и народов”, продолжающееся и не оконченное и поныне, так как нет еще до сих пор ни полного собирания, ни полного умиротворения».[478]

На рубеже XVII–XVIII вв. Россия вступает в новый период своей истории, претендуя на полноправное участие в мировой политике. Но членство в международном клубе предполагало необходимость следовать определенным правилам.

«В научной литературе по истории дипломатии XVIII столетие нередко именуется “веком договоров” или “веком альянсов”. Действительно, именно тогда впервые утвердилась единая для всей Европы система международных отношений, построенная на более или менее развитой правовой основе. И если на Западе европейского региона основы такой системы были заложены еще Вестфальским миром 1648 г., то в течение XVIII в. ее действие постепенно распространилось и на восточную часть».[479]

«После 1648 года формализованные отношения между нововременными суверенными государствами пришли на смену перекрестным отношениям между разнородными феодальными акторами, иерархические претензии которых венчались Империей и Церковью. <… > Международные отношения были институциализированы благодаря постоянно действующим посольствам, координирующим международные дела посредством периодических дипломатических контактов, управляемых кодифицированными и обязательными для исполнения дипломатическими протоколами. <…> Универсальные концепции империи и папские стремления к нравственному верховенству в контексте res publica Christiana уступили место балансу сил как естественному регулятору конкурентных международных отношений в многополярной анархической среде.»[480]

Первая из приведенных цитат принадлежит современному отечественному историку, а вторая – немецкому историку-неомарксисту, чье исследование посвящено разоблачению «мифа о 1648 г.», как важнейшего рубежа, с которого начинается становление современной системы международных отношений. Основной его тезис сводится к тому, что применительно к абсолютистским государствам XVIII века неверно говорить о государственном суверенитете, что в действительности говорить можно лишь о династическом суверенитете, что, в частности, доказывается войнами за испанское, польское, австрийское, баварское и другие «наследства» и что по своему характеру сами Вестфальские соглашения следует относить скорее к средневековью, чем к Новому времени. Впрочем, вряд ли кто-либо знакомый с европейской историей XVIII в. станет утверждать, что принципы Вестфальского мира безусловно соблюдались, хотя, к примеру, Франция на протяжении всего времени до революции 1789 г. использовала свой статус его гаранта в качестве важного аргумента внешней политики. Однако также очевидно, что однажды провозглашенные эти принципы не могли быть мгновенно внедрены в политическую практику и требовалось продолжительное время, чтобы европейские державы осознали их значение и смысл, научились ими пользоваться и их соблюдать. Но даже если принципы Вестфальского мира были лишь декларацией о намерениях, они задавали для «политичных» государств этого времени определенные нормы поведения, и для того, чтобы остаться членом клуба, их необходимо было соблюдать хотя бы на уровне риторики.