Россия в XVIII столетии: общество и память

На протяжении ряда лет члены этой семьи время от времени жили на наемных квартирах, а значит, обладали хотя бы минимальными средствами для их оплаты. Показательны и браки двух сестер Бахметевых, первая из которых была сперва выдана за подьячего, а вторая и вовсе за иноземца, в то время как их братья женились на крепостных. Ну, и конечно, вряд ли случайностью можно объяснить то обстоятельство, что братья Бахметевы нанимались на службу к представителям русской знати того времени. Причем, показательно, что их, как кажется, легко принимали в службу, потом они также легко ее покидали и переходили в другие дома. Конон Зотов согласился отвезти их в Петербург, по-видимому, не особенно интересуясь, были ли они вольными или крепостными. Вероятно, такой способ путешествия – в качестве сопровождающих дворянина – был более безопасным, но обратно в Москву они вернулись самостоятельно. А перед этим жена Луки Анна, прожив полгода в доме Зотова (в качестве кого?), чтобы отправиться к мужу из Москвы в Петербург, наняла подводу (а значит, опять же у нее были на это средства) и благополучно, скорее всего без паспорта, достигла пункта назначения, не будучи пойманной в качестве беглой. Лука Бахметев первым браком был женат на дворовой Шереметевых и не исключено, что Головина могла его знать, а потому и приняла к себе на службу. При этом неопределенный социальный статус ее нового работника, судя по всему, ее также не беспокоил. Возможно, Лука рассказал ей, что прежний хозяин его отпустил, и этого ей показалось достаточно. Вместе с тем, как хорошо известно, именно наиболее состоятельные душевладельцы наиболее охотно принимали беглых, тем самым сознательно нарушая закон, хотя вроде бы они не нуждались в лишних рабочих руках.

Все эти разрозненные и, на первый взгляд, малозначительные детали проливают свет на малоизвестные и пока плохо поддающиеся интерпретации стороны повседневной жизни и особенности социальных отношений в России петровского времени. В какой степени эти особенности были особенностями именно петровского времени? Были ли они связаны с теми переменами, которые внесли в жизнь русского общества преобразования Петра I? Все эти вопросы пока остаются без ответа и требуют дальнейших архивных разысканий.

Раздел 2 Историческая память

Глава 1 Основание Санкт-Петербурга: приключения одного мифа [345]

Миф и «правда истории» – две категории, чьи сложные взаимоотношения в последнее время стали предметом изучения и споров многочисленных исследователей самых разных специальностей. Еще относительно недавно ни у кого не вызывало сомнения, что историк должен всегда стремиться «разоблачить» миф и рассказать, как было «на самом деле». Однако в современной науке сложилось представление о том, что миф – это «не “выдумка”, не “пережиток прошлого”, а некий первичный язык описания, в терминах которого человек с древнейших времен моделировал, классифицировал и интерпретировал самого себя, общество, мир».[346] Миф органично входит в образ прошлого и составляет основу массового исторического сознания, которое, таким образом, мифологично по своей природе, причем «мифологизирование истории не исчезает, оставаясь вплоть до настоящего времени важным способом осмысления и переживания прошлого».[347] К тому же, в то время как категория мифа таким образом реабилитирована, основанный на научном исследовании исторический нарратив на рубеже XX–XXI веков на волне постмодернизма в своих претензиях на истину и сам был подвергнут сомнению и стал рассматриваться как вариант мифа,[348]вследствие чего многие историки предпочитают теперь воздерживаться от утверждения, что знают, как было «на самом деле».

Внимание историков теперь все более привлекает не столько разоблачение мифов, сколько их изучение, выявление истории их появления и бытования, их культурной функции. Так, к примеру, А. Л. Юрганов отмечает, что современными исследователями убедительно доказано, что Святополк Окаянный не повинен в гибели князей Бориса и Глеба, а их убийство было в действительности организовано Ярославом Мудрым. «Подобное изучение исторического прошлого, – пишет историк, – чрезвычайно полезно, но необходимо помнить, что для людей русского средневековья, воспитанных на христианских идеях сказаний, которые традиционно описывали трагедию князей “страстотерпцев”, убийство совершил именно Святополк… То, чего не было в “действительности”, как раз было “на самом деле”. Более того, на идеальных примерах князей, погибших, но не совершивших греха клятвопреступления, воспитывались поколения князей русского средневековья».[349] Иначе говоря, русские люди хотели верить, что убийцей был именно Святополк, и они нуждались именно в такой мифологизированной истории Бориса и Глеба – первых собственных русских святых, к тому же дававшей столь необходимые нравственные примеры.