Россия в XVIII столетии: общество и память

В 1887 г. вышла в свет впоследствии много раз переиздававшаяся книга известного историка Петербурга и его окрестностей М. И. Пыляева «Старый Петербург». Пыляев довольно точно передал вышеприведенный рассказ повести «О зачатии здании…», но также сделала при этом небольшие поправки, постаравшись скорректировать текст повести таким образом, чтобы он был более понятным современному ему читателю. Во-первых, дабы развеять сомнения относительно даты основания города, он соединил описанные под 14 и 16 мая события под одним 16-м числом. Во-вторых, он счел необходимым пояснить, как именно ефрейтор Одинцов «снял» орла с дерева: «Одинцов снял его выстрелом из ружья». Причем вместо слова «багинет», которым Петр якобы вырезал дерн, чтобы отметить место закладки крепости, в книге Пыляева фигурирует слово «башнет», требующее пояснения. Если слово «багинет» имеется в «Словаре русского языка XVIII века» и обозначает штык,[353]то слова «башнет» никогда не существовало. По-видимому, мы имеем тут дело с забавной опечаткой. Во времена Пыляева авторы книг еще не пользовались не только компьютерами, но даже пишущими машинками и сдавали в типографии рукописи. Наборщик же книги Пыляева, очевидно, прочитал сочетание курсивных букв ги как ш, в результате чего и получился башнет.

Но самая главная поправка, сделанная Пыляевым при пересказе текста повести, состояла как раз в том, что он опустил приведенные там слова Петра о закладке Петропавловской крепости и вместо этого ввел следующий текст: «… положив их крестообразно, сказал: “Здесь быть городу”».[354]

Но зачем понадобилась такая подмена? И тут мы вновь сталкиваемся с особой функцией исторического мифа. По всей видимости, ко времени написания Пыляевым «Старого Петербурга» пушкинские слова «Здесь будет город заложен» уже превратились в крылатую фразу, прочно вошли в общественное сознание и стали частью исторической мифологии. Словосочетание «основание Петербурга», вызывающее в нашем сознании ассоциацию с созданным Пушкиным образом этого события, ту же ассоциацию вызывало уже у людей второй половины XIX в. Сознательно или бессознательно, но для того, чтобы сделать свой рассказ правдоподобным, достоверным, Пыляев просто вынужден был этот образ воспроизвести.[355]Как удачно заметил о Петре I другой поэт, А. А. Вознесенский, «мы знаем исторического садиста, в животном восторге самолично рубившего головы стрельцам, но верим мы пушкинскому образу».[356]

Обратим внимание на два ключевых понятия этого высказывания – «знаем» и «верим». Основанное на исторических источниках знание прошлого – удел по преимуществу профессиональных историков. Вера же сопутствует мифу. Что же касается влияния творчества Пушкина на формирование образа прошлого в массовом сознании, то эта тема, несомненно заслуживает специального изучения. Но слова Вознесенского заставляют сделать небольшое отступление от основной темы данной работы, чтобы вспомнить о еще одном эпизоде царствования Петра, своеобразным образом демонстрирующим и роль, которую в формировании исторических представлений играет изобразительное искусство.

Существующий в сознании большинства россиян зрительный образ расправы царя со стрельцами в 1698 г. несомненно восходит к хорошо известной картине В. И. Сурикова «Утро стрелецкой казни». Между тем, среди искусствоведов широко распространено мнение, что в действительности казнь якобы происходила не на Красной площади, как это изобразил художник. В свете обсуждаемой здесь темы интересна предлагаемая ими трактовка того, почему это было сделано. «В. Суриков переносит действие своей картины «Утро стрелецкой казни» на Красную площадь не только потому, что ему нужна была конкретная обстановка, а в селе Преображенском она не сохранилась. – пишет Н. А. Ионина, – Событие у Лобного места на фоне древнего собора Василия Блаженного и стен Кремля, по его замыслу, приобретало большую историческую убедительность».[357] (Заметим: употребленное здесь слово «убедительность», которое вполне можно заменить словом «достоверность».) Н. А. Иониной вторит искусствовед Н. Молок: «Перенеся действие на Красную площадь, Суриков хотел создать наиболее выразительный, символичный образ и тем самым усилить идеологическое напряжение картины: дескать Петр поразил Москву – и соответственно Россию – в самое сердце».[358]