Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Главным залогом успеха была обходительность^{296}. Ла Шетарди приобрел такую большую популярность при дворе именно по причине своего безукоризненного воспитания, Дальон же, грубый и необаятельный, хоть и не говорил с кем попало, своими откровенными речами приблизил поражение французской партии. Австрийцы поняли, как много значат для упрочнения дипломатических отношений внешность и воспитание, и прислали в Петербург нового посла, Претлака — образец учтивости и галантности^{297}.

Придворные дамы и статс-дамы — за исключением ближайших родственниц государыни — отличались полной невзрачностью и даже уродством. Елизавете была нестерпима мысль, что какая-то из подданных может превзойти ее в элегантности, — задача в самом деле нелегкая, ибо императрица, по свидетельствам современников, обладала изяществом и умела себя подать, например, надевала мужское платье, чтобы подчеркнуть красоту и стройность ног^{298}. Никому из дам не разрешалось копировать платья и прически ее величества; увидев нечто подобное, царица впадала в ярость и могла сорвать с дерзкой соперницы парик или даже отрезать у нее волосы. Впрочем, несмотря на такие приступы гнева, Елизавета вообще выказывала к женскому полу большое сочувствие; если супруги начинали тяжбу или разъезжались, она всегда брала сторону жены. Особенно же резко осуждала она тех мужей, которые били своих жен, — что в ту пору нередко случалось в России даже в самых знатных семействах. Елизавета, как и ее отец, была лишена социальных предрассудков; она охотно общалась с женщинами самого низкого происхождения, которых ценила за острую речь^{299}. Царица помогала проституткам и неимущим, она внесла изменения в законы, с тем чтобы освободить женщин от таких наказаний, как вырывание ноздрей или отрубание правой руки; впрочем, женщины все равно могли быть подвернуты наказанию кнутом и урезанию языка, особенно если их обвиняли в оскорблении ее величества[81]. Елизавета внесла изменения и в законодательство, касающееся супружеских пар; в случае, если мужа судили и объявляли виновным, вынесенный ему приговор не распространялся на жену; если мужа отправляли в ссылку, брак считался расторгнутым и жена получала причитавшееся ей состояние^{300}.

Политическая зрелость

Елизавета поощряла возвышение по социальной лестнице вне строгих правил, что имело и хорошую, и дурную сторону. Царицу, утомленную бесконечными балами и бессонными ночами, окружало целое сонмище карьеристов и выскочек обоего пола, домогавшихся августейших милостей, а она усматривала в этом свидетельство своей популярности!^{301} На свой лад царица была не лишена коварства: она любила сеять рознь между приближенными и таким образом пресекать любые попытки неповиновения. Ей нравилось сталкивать канцлера с его заместителем Воронцовым, разжигать в душах подданных зависть и ревность, всякий раз по-новому рассаживать гостей за столом, поощрять подарками то одного, то другого царедворца, подмигивать одному и милостиво улыбаться другому. Такую тактику она полагала «выгодной для поддержания порядка в своих владениях»^{302}. Императрица умела льстить своим хулителям; она щедро дарила представителей старинной знати, относившихся к ней, дочери Петра I, недоверчиво и враждебно, знаками внимания и почетными должностями. Зато с наследником престола она обращалась весьма строго. Молодой двор очистили не только от иностранцев и от людей, приятных великой княгине (вспомним историю удаления из Петербурга камер-лакея Чернышева^{303}), но и от тех русских, которых имели репутацию людей, настроенных чересчур западнически, например, лишили прибыльной должности камергера Александра Михайловича Голицына. При наследниках Петра и прежде всего при его младшей дочери придворная карьера начала зависеть от обстоятельств столь прозаических и элементарных, что военные и административные таланты подданных перестали играть в процессе возвышения сколько-нибудь существенную роль. Иррациональные условия плодили зависть, соперничество и, естественно, не могли не парализовать государственную деятельность. Царица показывала себя «во всем недостойной обязанностей и занятий истинной правительницы»^{304}. Ею владело одно-единственное желание — чтобы ее не тревожили делами, но чтобы при этом не страдала ее репутация. В сношениях с иностранцами она выступала ревностной защитницей этикета, требовала должного почтения к собственной персоне.